IndexАнастасия ШульгинаLittera scripta manetContact

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ МИФИЧЕСКОГО

Глава XX. Рациональность как операциональная интерсубъектнвность в науке и мифе

Предположим, что кто-то предостерегает ребенка от общения с Майером, потому что он хитрая лиса. Ребенок рассуждает так: если кто-то является лисой, то он имеет четыре лапы. Следовательно, у Майера четыре лапы. О том, что ребенок заблуждается, мы знаем только потому, что знакомы с содержанием, то есть с семантикой слова "лиса". Если же, напротив, мы обратим внимание на форму детского вывода, то он вполне корректен, что сразу же видно, если формально представить его приблизительно следующим образом: нечто есть F; если F, то V; следовательно, есть также V.

Рассмотрим сейчас некий узор для вязания. Предположим, что кто-то связал петлю формы А. Но в соответствии с данным узором такая петля всегда ведет к петле В; следовательно, теперь вяжут петлю В. Снова представим это формально: нечто есть А; если А, то В, следовательно, В. Между этим и вышеупомянутым выводом формально нет никакой разницы.

А теперь изменим формулу: "Если А, то В" и напишем: "Если А, то А или В". Это правило могло бы относиться и к выполнению узора для вязания, но могло касаться и самих предложений и значить примерно следующее: "Если предложение А истинно, то предложение "А или В" также истинно". По сравнению с прошлым случаем здесь имеется некоторая разница: измененная формула для вязания выражает некоторую чистую установку, в то время как, напротив, измененная формула предложения "логически очевидна". Если не обращать внимания на содержание, то в обоих случаях мы имеем дело с правилами выполнения фигур и знаков. Это выполнение осуществляется с абсолютной точностью и оказывается бесспорно повторяемым в интерсубъективном смысле. Таким образом, речь здесь идет о некотором случае операциональной интерсубъективности. Каждый, кто знает эти правила, будет в соответствии с ними точно выполнять то, что они позволяют сделать, и мы можем убедиться в корректности его действий через проверку того, что он совершил. И кому нужно точно знать, в какой степени что-то для кого-то "очевидно"?

Системы правил указанного вида называются исчислениями. Правда, лишь содержательная интерпретация позволяет выяс-

258

нить, имеем ли мы в данном случае дело с "исчислением" узора для вязания, логическим исчислением или чем-то иным. Та интерсубъективная строгость, которая приписывается логике, заключается в конечном счете лишь в том, что с ней обращаются как с формальным исчислением и поэтому могут использовать ее также и в компьютере. Таким образом, логическая интерсубъективность есть только особая форма операциональной.

В основном в силу этой тесной связи обеих форм интерсубъективности научным теориям может порой придаваться логическая форма, которая не только делает возможным ее схематическое применение, но и позволяет также перенести это применение в ту предметную область, к которой оно относится. Это становится прежде всего ясно применительно к теориям точных естественных наук, которые поэтому особенно пригодны для практического применения в технически-производственной сфере. Для них характерно интерсубъективно ясное, происходящее по правилам обращение со знаками, символами, сигналами и вообще элементарными физическими предметами. Именно на этом основывается сегодняшнее массовое производство.

Исчисления обозначенного типа из-за отчетливого вида их формальных структур имеют одновременно премущество, позволяющее легко устанавливать их связь с другими структурами и продолжать развивать их с помощью вариаций и комбинаций (структурное тождество и различие, выводимость одного из другого и пр.). Операционально-логическое построение научных и применяемых в технике теорий ведет к поиску и изобретению новых возможностей, типичных для нашего времени, и тем самым к постоянному техническому прогрессу.

Известное равнодушие по отношению к содержанию есть следствие известной позиции — искусство для искусства, позиции игры со все новыми и новыми конфигурациями, когда перемены становятся ценными сами по себе. Но одновременно желательное, искомое является в общем количественно-материальной задачей: это относится в основном к сохранению определенного состояния (отопление, охлаждение, вентиляция, бункер, дамбы, консервы), к использованию энергии (автомобиль, самолеты, ракеты и т. д.) и ускорению передачи информации (телефон, радио, телевизор, печать, компьютер и т. д.)22.

Само собой разумеется, и в мифической культуре мы найдем операциональный элемент в том смысле, что создание физических предметов по однозначным интерсубъективным правилам, как и все подобное этому, вообще принадлежит к практическому "жизненному миру" (например, ремесленная деятельность). Но этой культуре недостает как идеала всеобщей логики, так и идеала всеобщей операциональности. Связанная с этим тенденция систематического поиска новых практических возможностей и усмотрения подлинной цели в постоянном прогрессе оказывается мифической культуре тем более чуждой, что она придает применяемым операциональным правилам нуминозное значение, не

259

позволяющее ей опрометчиво разрушать связь с традицией. Так, человек мифа часто сознательно идет на некоторое ограничение возможностей, табуируя многие из них, но зато то содержание, к которому он стремится, выступает для него более весомым.

Особенно следует выделить в этом контексте то, что в области мифа, как мы видели, созданное никогда не оказывается чисто материальной вещью. Это скорее нечто, во что перешла и проникла та нуминозная субстанция, которую ее творец наполнил жизнью при создании (см. гл. V, разд. За). И оттого оно непосредственно связано с делом его рук. Вспомним и о том, что в каждом орудии живет сущность его владельца (см. гл. V, разд. 2г) и оттого это орудие персонально к нему приспособлено. Машинное производство, в котором производитель и потребитель суть переменные, было бы с этим несовместимо.

Так, операциональная интерсубъективность гораздо в большей степени овладела нашим сегодняшним миром вплоть до деталей повседневной жизни, чем это было бы возможно в мифической культуре. Мы должны, однако, задаться вопросом: является ли такое доминирование и такое акцентирование операциональной рациональности чем-то самим по себе рациональным? Иначе говоря: становится ли требование какой-либо формы рациональности стремлением к всеобщей рациональности? Какие рациональные основания можем мы для этого привести?

Говорят, технико-индустриальный мир неизмеримо улучшил условия нашего материального существования, и это по большей части несомненно верно. Но, с другой стороны, мы должны также признать, что отнюдь не всегда это было мечтой человечества. Если прочесть, что все философы и пророки в течение человеческой истории называли высшим счастьем, если рассмотреть зачастую столь отличающиеся от наших ценностные ориентации прошлых времен, то можно обнаружить, что им были совершенно чужды те желания, которые нам кажутся естественными. Не то чтобы им не было кстати данное улучшение жизненных условий, хотя и в их время это тоже происходило, но такие улучшения искали в более высоком контексте, который был мифическим, религиозным или нравственным.

Согласно широко распространенному заблуждению, если бы только людям было известно, какие возможности дает техника, они непременно к этому бы стремились23. При этом ссылаются на то, что возникновением техники в XVI—XVII веках мы обязаны некоей программе, можно сказать, некоему новому волеизъявлению, которое мы находим, например, у Бэкона и Декарта, и что эта программа была придумана исключительно как некий вызов прошлой установке, которая позволяла преодолевать господство природы, понимаемой как божественная или сотворенная Богом, лишь в очень умеренных, благоговением и благочестием установленных границах. Выход за такие границы назывался греками "хибрис" (дерзость), а позднее христианами — дьявольским делом. Даже горные работы рассматривались

260

как опасное вмешательство в "священное место", позволительное лишь при соблюдении соответствующих ритуалов24. Строительство Ксерксом огромного моста через Геллеспонт было сочтено кощунством25; миф об Икаре должен был служить человеку предостережением от дерзкого желания пренебречь установленными границами покорения природы. Такие примеры можно умножать сколько угодно. Даже когда технический мир начал свои победоносный поход, человечество вплоть до сегодняшнего дня не переставало сомневаться в его смысле и мудрости.

Такое историческое напоминание показывает нам, что вопрос о рациональной обоснованности сегодняшнего акцентирования логически-операциональной рациональностью и стремления к ней в конечном счете зависит от того, насколько обоснованы связанные с этим высшие цели. Эти цели оказываются одновременно нормами, ибо им придается значение, обязательное для человеческого счастья, блага и добра, какое бы название ни давали последнему.

Тем самым я прихожу к последней из перечисленных в главе XV форме рациональности*.

Перевод выполнен при участии С. Коначевой. __

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40

Hosted by uCoz