Мы наметили контуры той аналитической модели, которая необходима для серьезных размышлений о "феномене антинауки" в любом из его аспектов. Теперь попытаемся использовать ее для выявления скрытых, подспудных взаимосвязей, существующих между организованными формами враждебного противостояния науке и теми картинами мира, выражением которых эти формы являются.

Здесь сразу напрашивается гипотеза, что враждебное отношение к науке или, по крайней мере, ее игнорирование указывают на неприятие и оппозицию картине мира. которую можно определить как "современную", или "модернистскую". При этом вовсе не имеется в виду, что "современное" обязательно означает "лучшее". Нет необходимости специально напоминать читателям о том, что многие выдающиеся интеллектуалы современности отнюдь не в восторге от модернистских реалий (в этом отношении характерна новая книга И. Берлина "Искривленное древо человечества"), а также, что многие мыслители безуспешно пытались дать исчерпывающее и точное определение этого трудного понятия – "модерн", равно как и определить разницу между модерном и просто "текущим сегодня", – например, применительно к теории искусства. Тем не менее все же и мы попытаемся определить "модернизм", хотя бы лишь в качестве рабочей гипотезы и с учетом заданного выше контекста.

Можно утверждать, что во всякий конкретный момент исторического времени в ходе конкурентной борьбы между общепринятой картиной мира и различными ее оппонентами существуют такие области, где это противостояние отличается особым напряжением, особой остротой. В рамках любой культурной "современности" существуют более или менее устойчивые водоразделы, вокруг которых постоянно происходит или вызревает конфронтация. Если воспользоваться привычной, но не вполне правильной терминологией, то речь идет о тех областях, где происходит взаимное размежевание "традиционализма", "модернизма" и "постмодернизма". И каждый из нас в той или иной мере знает из личного опыта, сколь остры и напряженны бывают подчас эти столкновения. Для старшего поколения примером могла бы послужить борьба ставших затем известными под именем модернизма интеллектуальных течений, способов видения и понимания в искусстве против всех старых и привычных традиций, – борьба, олицетворяемая теперь именами Фрейда, Стравинского, Брехта, Джойса и др. Сюда же, наверное, стоит отнести и либералистскую философию истории, восходящую от Дж. Локка к Б. Расселу. И вот теперь люди старшего поколения обнаруживают, что линия духовного фронта ушла далеко вперед, что идущие им на смену поколения уже считают многое из того, что было для них опорой и образцом, – архаическим пережитком, который безжалостно отвергается новейшим антиканоном (Жак Лакан? Джон Кэйдж? Роберт Уилсон?..).

Вообще говоря, модернизм – понятие многосмысленное, содержащее множество нюансов, ускользающе-изменчивых аспектов и, по выражению Л. Колаковского, подвергающееся непрерывному суду и переоценкам. Когда Галилей провозгласил свои четыре великих новации – количественное описание природы; ее механистическое моделирование; разделение человеческого опыта на сферу обыденного сознания и научное знание о мире; секуляризацию природы, – то мировоззрение, возобладавшее к тому времени в Италии благодаря кропотливому и неустанному труду иезуитских мыслителей, сразу же и естественным образом самоопределилось в качестве диаметральной противоположности воззрениям Галилея. Если бы в те времена существовала соответствующая, столь привычная нам сегодня, терминология, то иезуиты, по всей видимости, должны были бы назвать себя "модернистами", а доктрину Галилея окрестить, соответственно, "постмодерном". Аналогичным образом, мир, созданный Ньютоном, должен был казаться европейскому обывателю XVIII в. чем-то столь же фантастическим, каким кажется десятимерное пространство нашим современникам, далеким от новейшего естествознания.

Так сложилось, что типовой, средний "современник" (в смысле "человека модерна") помимо прочих своих бед, слишком припозднился с выходом на авансцену общественной жизни на Западе. Мы видим его, например, в "Мадам Бовари" Г. Флобера, в этом скрупулезном и смелом реалистическом исследовании жизни, – слишком, впрочем, смелом для того времени (1850-е гг.) и далеко опередившим уровень его самосознания, что и повлекло за собой, кстати говоря, судебное преследование писателя. Флоберовский "человек модерна" оказался практически единственным из персонажей романа, который выживает во всеобщей катастрофе, сметающей всех других действующих лиц вместе с их устоявшимся мирком. Речь идет о совершенно второстепенном лице, посредственном, скучном человеке, фармацевте мсье Омэ, который считал себя приверженцем религии "Бога Сократа, Франклина и Вольтера, а также бессмертных принципов 1789 г." В конце концов оказывается, что только он и "процветает", "живет припеваючи", что он тот, "с кем все обстоит совершенно благополучно". Его сыновья, Наполеон и Франклин, "помогают ему в лаборатории и заучивают наизусть пифагоровы таблицы". Он аккуратно отсылает в академические журналы свои прилежные наблюдения в области производства сидра, повадок растительных вшей и т.п. И именно о восхождении этого нового типа говорит последняя строка романа: "Он только что получил орден Почетного легиона".

Для целей нашего анализа не обязательно входить в детальное обсуждение того, что в точности означает "модерн" и когда, собственно, он начался. Для того чтобы верно наметить контуры ментальной карты "человека модерна", принадлежащего нашей исторической эпохе, следует взглянуть на предмет одновременно с нескольких точек зрения, как бы провести "перекрестный допрос". Для нас достаточно операционального, рабочего определения "модерна", которое вырисовывается при пересечении всего двух подходов – социологического и историко-идеологического. Рассмотрим результаты каждого из этих подходов и убедимся, что они носят, по сути, конвергентный характер.

Образцом социологического подхода могут служить пионерские исследования по идентификации социально-психологических черт "модерна" на уровне "среднего", обыкновенного человека, рядового обывателя, проводившиеся в последние десятилетия А. Инкелесом и его сотрудниками из Стэндфордского университета [18]. Можно указать и на другие попытки аналогичных разработок, образующих уже целый исторический ряд, – от Маркса до Рэдфилда, Хабермаса, Друкера, Белла и К. Лэша [19]. Однако из соображений удобства мы будем отталкиваться от результатов Инкелеса и его группы. Опросив 1 тыс. человек из 6 ведущих "развивающихся" стран мира (от Чили до Израиля и Индии), исследователи получили транскультурные по смыслу результаты, свидетельствующие не только о потенциальном, но и об актуальном психологическом единстве человечества. Другими словами, типаж, отвечающий критериям "человека модерна" в одной культуре, был бы узнаваем в том же качестве и в контексте другой культуры, несмотря на все "специфические отличительные особенности, присущие ему как носителю данной культуры" (с. 118).

В ходе данных исследований было выявлено четыре критерия транскультурного уровня, по которым можно идентифицировать "человека модерна" нашего времени. Это человек: 1) активный, заинтересованный член гражданского общества; 2) обладающий выраженным чувством личного и гражданского достоинства, причастности к событиям в мире; 3) в высокой степени внутренне независимый и интеллектуально самостоятельный; 4) открытый навстречу новым идеям и новому опыту ("когнитивная гибкость"), небезразличный к новинкам науки и техники, в том числе к исследованиям ранее запретных или таинственных тем и явлений.

Указанные признаки тесно взаимосвязаны с особенностями институтов современного модернистского общества. Примером служит обычное индустриальное предприятие, "которому требуются люди, способные следовать твердому распорядку, соблюдать абстрактные правила, принимать решения на основе объективных данных и подчиняться руководителям, авторитет и полномочия которых узаконены не традиционалистскими или религиозными санкциями, а обусловлены их профессиональной компетентностью" [20]. Как и следовало ожидать, если допустить, что индустриализация и бюрократизация перестраивают, рационализируют все сферы жизни общества, то модернистский тип личности, как его описывают упомянутые исследования, соответствует урбанизированному и индустриальному образу и распорядку жизни, диктующему принятие таких, например, условий, как: мобильность личности, готовность гибко реагировать и приспосабливаться к изменениям в работе и жизни, практицизм и новаторство, способность к объективным и беспристрастным суждениям, терпимость к другим людям с их своеобразием и собственными взглядами. Все это, очевидно, расходится с традиционалистским, патриархально-родовым укладом и кодексом жизни, для которых характерны пассивность, консерватизм, стремление сохранить "статус-кво", подчинение индивидуального начала авторитету и власти верхних иерархических структур социальной лестницы.

Среди критериев, выработанных в исследовании, о котором идет речь, обращают на себя внимание следующие: стремление к полноте информации о том или ином интересующем личность вопросе; концентрация внимания на настоящем и будущем, а не на прошлом; высокий престиж профессионализма, личного мастерства, образованности; убежденность в возможности сознательного управления социальными и природными процессами, долгосрочного планирования. И наконец, что особенно важно для нашего анализа: высокая оценка значения науки и рациональности как таковых, и в частности, убежденность в исчисляемой, предсказуемой каузальной законосообразности физической и живой природы.

Пользуясь этими критериями, в полном соответствии с указанной ранее тесной взаимосвязью общей и научной частей личностной картины мира, мы обнаруживаем, что для модернистского типа личности характерны также такие черты сознания и поведения, как приверженность родственным связям и семейным обязанностям (так как в силу отмеченной высокой мобильности современного стиля жизни размеры семьи поневоле ограничены, но зато внутренние связи в ней стали более значимыми для личности); осознание и реализация современной женщиной своих человеческих прав (например, в вопросах контроля над рождаемостью); усиление секуляризма; стремление к активному участию в политической жизни; желание занять высокое место в социальной стратификации, где статус и место личности зависит от уровня образования и профессионализма [21].

В противоположность утверждениям некоторых теоретиков, приведенные нами результаты эмпирических исследований не подтверждают, что модернизм якобы ведет к усилению отчуждения, обезличенности, хаотичности и враждебности между различными общественными группами. В этих же исследованиях обнаружилась высокая степень гибкости, пластичности личности "модерна": "личность (в свете ее трактовки по критериям "модерна") способна коренным образом изменяться даже в зрелом возрасте – при условии, что она вступает в интенсивное взаимодействие с институтами модернистского общества" (с. 277). При этом никаких верхних возрастных границ, где бы совершенно прекращались эти "модернизация" и обновление индивида, исследователи не обнаружили.

Транскультурный социально-психологический портрет "человека модерна", который вырисовывается в ходе исследований, проводимых в развивающихся странах, включает в себя еще и довольно-таки когерентную, внутренне весьма дифференцированную картину мира соответствующего типа, – но при том, однако, что у этого портрета не так уж много прототипов, что он приложим к незначительному меньшинству в общей массе населения этих стран. Мне пока неизвестны аналогичные эмпирические исследования, направленные на выяснение меры и глубины соответствия образу "модерна" жителей США, которые, как можно предположить, заведомо ближе по самому способу жизни к модернистским реальностям и институтам. Думаю, однако, что и по отношению к США выяснится, что значительная часть населения этой страны все же не слишком точно вписывается в данный нами портрет модернистского типа личности (и не в последнюю очередь по таким критериям, как права женщин и проблемы контроля над рождаемостью). И уж во всяком случае, для американского варианта этого портрета будут характерны глубокие внутренние противоречия [22].

Наиболее явным признаком живущего среди нас "антимодернистского" меньшинства как раз и является наличие в его картине мира всякого рода паранаучных – от астрологии до колдовства и чародейства – верований и представлений. А эти последние с необходимостью, по самой своей природе, глубоко противоречат перечисленным критериям "модерна", – таким, например, как стремление к объективности, понимание и признание достижений "конвенциональной" науки западного типа, приверженность к ее идеалам, среди которых особое место принадлежит идее исчислимости, предсказуемости и причинной подчиненности живой и неживой природы.

Рассмотрим для большей наглядности идею "стремления к объективности". Для современной научной картины мира это существенно важная, основополагающая вещь. Возможно, наиболее фундаментальным аспектом научного метода является то, что, несмотря на личную одержимость ученого и экстаз научного творчества, его результаты всегда остаются полностью инвариантными относительно частных мнений, пристрастий или индивидуальных различий. Не случайно в "Автобиографических записках" А. Эйнштейн говорил о своем "стремлении освободиться от цепей зыбкого случайно-личного в понимании мира". "Мысленное созерцание этого сверхличного порядка вещей в мире было для меня высшей целью". Точно так же и М. Планк, как бы извиняясь за привнесение в физику сложнейших квантовых идей, говорил, что руководствовался в своих размышлениях прежде всего стремлением отыскать "абсолют", т.е. такое знание, которое истинно не только для всего человечества, но и для инопланетного разума, если только тот вообще существует в природе. "Воля к объективности" составляет самую суть подлинной науки, зато для паранауки она – как черту ладан. Весь пафос паранауки с ее наделением "сознанием" даже атомов и прочими анимистическими трюками – замкнутость на сугубо персональном, интимно-неповторимом, не поддающемся контролю и проверке.

НАЗАД К АСТРОЛОГИИ! (ВМЕСТО АНТРАКТА)

Если допустить на минуту, что астрология олицетворяет собой всю пеструю совокупность паранаук, то можно будет проиллюстрировать высказанные выше тезисы с помощью замечательно красноречивого примера, который мы находим в эссе известного писателя К. Воннегута (между прочим, в прошлом инженера). Ему удалось в виде шутки дать почувствовать ту пропасть, которая отделяет модернизм, со всеми его особенностями и реалиями, с одной стороны, от паранауки - с другой. В основу эссе положена озорная речь, с которой Воннегут обратился к выпускникам Беннингтонского колледжа. В ней он призвал будущих ученых и инженеров положить конец эре науки, "закрыть" ее. Там были, в частности, такие слова: "Мы будем чувствовать себя в несравненно большей безопасности, если наше правительство будет вкладывать деньги не в науку, а в астрологию и хиромантию. Мы привыкли надеяться, что наука спасет человечество от всех бед. И она на самом деле старалась это делать. Но хватит с нас уже этих чудовищных испытательных взрывов, даже если они производятся во имя защиты демократии. Нам остается надеяться теперь только на суеверия. Если вы любите цивилизацию и хотите ей помочь, то станьте врагом истины и фанатиком невинной и безвредной чепухи. Я призываю вас уверовать в самую смехотворную из всех разновидность суеверия, а именно, будто человек - это пуп Вселенной, с которым связаны самые заветные чаяния и надежды Всемогущего Творца. Что же касается астрологии с хиромантией, то обе они безусловно полезны, ибо придают человеку бодрость и стойкость, наполняют его сознанием своих сил и возможностей, верой в обещания судьбы. Это - коммунизм в лучшем смысле этого слова. У всех нас есть день рождения и почти у всех - ладони. Возьмем, к примеру, какого-нибудь серого, скучного, недалекого субъекта. Допустим, что он родился 3 августа, а зовут его Лео. Шутка ли, да ведь все Лео находятся под покровительством Солнца! И все они по гороскопу - люди гордые, энергичные, властные, обаятельные и привлекательные! Их камень - алмаз и рубин, цвет - оранжевый, металл - золото! Неужели же все это - и о каком-то ничтожестве?! А ну-ка, Лео, покажи свою ладонь! Удивительная ладонь, замечательная! Что за линия сердца, - ну, девушки, берегись! А холмы Венеры? Ого, вот это да! Вот это личность! [23]

Завершает свою филиппику против науки Воннегут тем, что проводит параллель между искусством и астрологией, "у которых много общего, и которые делают человека лучше и прекрасней, чем он есть на самом деле. Искусство танца, например, являет нам человека, который умеет двигаться несравненно грациозней, чем двигаются обыкновенные люди... Певцы и музыканты дают нам образец людей, способных производить несравненно более приятные и гармонические звуки, чем на это способны простые смертные. Ну, и так далее. В искусстве человек действительно становится как бы солнцем, вокруг которого вращается весь мир, что бы там ни говорили ученые о действительном положении дел". Зато наука, заключает писатель, никоим образом на это не способна. А военно-промышленная, научно-техническая идеология и вовсе рассматривает человека как мусор, как пушечное мясо - и его самого, и его детей.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10