зах"), а предоставление ей возможности действовать несовместимо с подниманием руки мною. Это логический ("грамматический") вопрос. Когда я наблюдаю, я позволяю событиям произойти, когда же я действую — я заставляю их произойти. И позволять, и заставлять произойти одно и то же событие при одних и тех же обстоятельствах — это противоречие в терминах. Поэтому невозможно наблюдать причины результатов собственных базисных действий.

Таким образом, события, являющиеся результатами базисных действий, происходят в целом только тогда, когда мы "наделяем" эти события интенциональностью, т.е. совершаем базисные действия. Этот факт носит эмпирический характер, однако он обладает фундаментальным значением для понятия действия. Можно сказать, что концептуальный базис действия составляет отчасти наше незнание (неосведомленность) о влиянии причин, а отчасти наша уверенность в том, что только в результате нашего действия могут произойти определенные изменения(39).

Допустим, мы согласны с тем, что некоторое событие в нервной системе является достаточной причиной поднятия моей руки. Но в то же время мы хотели бы утверждать, что, если бы не произошло это событие в рассматриваемом случае, моя рука все равно бы поднялась. Какие у нас могут быть основания для такого утверждения? Возможным основанием было бы наше мнение о том, что у данного события есть несколько юмовских достаточных причин и некоторые из этих причин действовали или будут действовать в рассматриваемом случае. Может быть, у нас есть для такого мнения эмпирическое свидетельство. Однако априори говорить о наличии такого свидетельства нельзя. Но если отсутствует такое основание для нашего утверждения, не могут ли быть другие? Нельзя ли сказать, что независимо от того, имела место юмовская причина или нет, я поднял бы руку, и поэтому она была бы поднята? В этом варианте нам следовало бы выдвинуть некоторое дополнительное основание, например, что я решил это сделать или нечто подобное. И не можем ли мы оказаться правы? Неужели у каждого

[159]

события должна быть юмовская причина(40)? Я полагаю, что самое большее, что мы можем утверждать, это следующее: "у всех известных нам" событий, таких, как поднимание руки, в каждом случае их появления имеются юмовские причины, хотя обычно мы не осознаем их действие. Однако подобное убеждение должно основываться на эмпирическом свидетельстве. Мы не можем доказать его истинность априори.

[160]

Глава IV. ОБЪЯСНЕНИЕ В ИСТОРИИ И СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ

1. Последовательность этапов интенционального понимания поведения. Индивидуальное и групповое поведение. Ответ на вопрос "Что это такое?" подводит факты под новое понятие. "Эмерджентные качества", появляющиеся в групповом поведении.

2. Подлинные каузальные объяснения в истории и социальных науках. Роль таких объяснений как связующих звеньев между экспланансом и экспланандумом в объяснениях, не являющихся (подлинно) каузальными.

3. Квазикаузальные объяснения в истории. Пример: выстрелы в Сараево и начало первой мировой войны. Каким образом происходящие события оказывают воздействие на мотивационную основу практических выводов, приводящих к действиям.

4. Внешние и внутренние изменения в мотивационной основе действия. Парадигмой объяснения социального процесса является значение, придаваемое технологическим изменениям.

5. Вынуждение людей к совершению действий и понятие нормативного принуждения. Нормативное принуждение имеет телеологическую основу, возникающую под влиянием вознаграждения и наказания. К индивидуальному действию эта основа может иметь более или менее прямое отношение. В предельном случае нормативное принуждение вырождается в каузальный механизм стимула и (обусловленной) реакции.

6. Различие между правилами, регулирующими поведение, и правилами, определяющими различные социальные действия и институты. Правила второго типа не связаны с нормативным принуждением и не участвуют в телеологическом объяснении поведения. Однако они имеют важнейшее значение для понимания поведения и, следовательно, для решения дескриптивных задач антропологов и социологов.

[161]

7. Квазителеологические объяснения в истории. Приписывание (нового) значения прежним событиям в свете более поздних событий. Почему — по концептуальным основаниям — невозможно законченное истолкование исторического прошлого.

8. Объяснения целесообразности в понятиях кибернетики. Действие процессов обратной связи в истории и жизни обществ не является юмовской причинностью, связанной с охватывающими законами, а представляет собой мотивационную необходимость, лежащую в основе практических рассуждений. Механизмы обратной связи и "отрицание отрицания". Интерпретация гегелевских и марксистских ключевых понятий с помощью кибернетических и системно-теоретических представлений.

9. Различие между двумя концепциями детерминизма в истории. Детерминизм как предсказуемость. Предсказумость на макро- и микроуровне. Роль вероятности и "закона больших чисел" для согласования свободы и необходимости. Управление системами: извне — со стороны экспериментатора, и изнутри — со стороны субъектов исследования. Ошибки "историцизма".

10. Детерминизм как осмысленность индивидуального действия и исторического процесса. Границы телеологического объяснения, как и каузального, устанавливаются опытом. Утверждение о том, что в истории существует имманентная цель, выходит за рамки "научного" изучения человека и общества.

1. Телеологическому объяснению действия обычно предшествует интенциональное понимание некоторого образца поведения.

Можно различать "пласты" или "уровни" в таких актах понимания. Например: я вижу на улице толпу людей, которые идут в одном направлении, что-то кричат в унисон, некоторые из них несут флаги и т.п. Что здесь происходит? Мне уже понятны некоторые "элементы" события, которое я пытаюсь понять:

[162]

люди идут "сами", их не несет ветер или поток; они кричат—это больше, чем сказать, что у них из горла вырываются звуки. Однако в "целом" наблюдаемое событие мне еще непонятно. Что это — демонстрация, фестиваль или религиозная процессия?

Я не думаю, что можно ответить на эти вопросы, конструируя телеологические объяснения для (интенционально понятого) поведения отдельных членов толпы. Может быть, цель демонстрации и можно каким-то образом "извлечь" из целей отдельного участника, однако как это сделать — не совсем ясно. Фестиваль или религиозная процессия могут лишь отдаленно быть связаны, если и вообще связаны, с целями отдельных людей. Может быть, некоторые люди приняли участие в фестивале, чтобы просто скоротать время. Это было бы объяснением их присутствия в данной ситуации. Однако знание их целей, а также целей других людей, присоединившихся к толпе, все равно не объяснит нам, что данное событие является фестивалем. (Если нам скажут, что их целью было присоединиться к фестивалю, нам это не поможет, если только у нас не будет независимого критерия для оценки данного события как фестиваля.)

Телеологическое объяснение действий отдельных людей не будет ответом на вопрос, что здесь происходит. Ответ на этот вопрос означает новый, второй уровень понимания. Как мы уже говорили, из факта, что человек намеревается нажать на кнопку, вовсе не следует, что он будет совершать определенные, специфические движения (или одно из таких альтернативных движений). Из этого факта следует лишь то, что посредством совершаемых движений он намеревается нажать на кнопку. Аналогично, из факта, что толпа является демонстрацией, логически не следует, что ее участники будут совершать определенные, специфические индивидуальные действия (или одно из таких альтернативных действий). Отсюда следует лишь то, что, совершая эти действия, они намереваются участвовать в демонстрации или же что их намерениям помешали (в случае, например, если полиция стреляла по толпе и в данный момент люди разбегаются). Можно провести очень подробную аналогию между индивидуальным и коллективным действием.

[163]

Можно подниматься по иерархии или уровням таких интерпретативных актов понимания значения, например: демонстрации, бунты, забастовки, терроризм и т.п. Следует ли данную ситуацию назвать "гражданской войной" или "революцией"? Такого типа вопрос не является вопросом ни классификации в соответствии с данным критерием, ни произвольного выбора употребления термина. Это вопрос интерпретации, понимания значения происходящего события.

Можно было бы назвать эту интерпретацию объяснительной. Историки и социологи очень часто называют "объяснениями" именно такие интерпретации сырого материала их исследований.

Однако мне представляется, что в данном случае лучше проводить различие между интерпретацией, или пониманием, с одной стороны, и объяснением — с другой. Результатом интерпретации является ответ на вопрос "Что это такое?"(1). И только когда мы задаем вопрос, почему произошла демонстрация или каковы были "причины" революции, мы в более узком и строгом смысле пытаемся объяснить происходящие события.

Кроме того, эти две процедуры, по-видимому, взаимосвязаны и особым образом опираются друг на друга, что служит еще одним основанием для разделения их в методологическом плане. Объяснение на одном уровне часто подготавливает почву для интерпретации фактов на более высоком уровне. Здесь также прослеживается аналогия с индивидуальным действием. В самом деле, телеологическое объяснение действия нажатия на кнопку может привести к переосмыслению совершенного агентом действия к самому акту звучания звонка, или привлечению внимания людей, или даже получению возможности войти в дом. "Посредством нажатия на кнопку он совершил х". То есть то, что он сделал, мы рассматриваем главным образом как действие х. Аналогично и для коллективного действия. Событие, понимаемое первоначально как религиозная реформация, с более глубоким проникновением в его причины может оказаться "по сути дела" классовой борьбой за земельную реформу. Такая переинтерпретация фактов служит импульсом для нового объяснения. Изучение причин религиозных разногласий может привести нас к исследованию происхождения социаль-

[164]

ного неравенства как результата, например, изменений в способах производства в обществе.

Каждая переинтерпретация фактов придает им новый смысл(2). Факты как бы приобретают "качество", которым не обладали прежде. Можно проследить, как мне кажется, связь этого концептуального процесса с процессом превращения "количества в качество" в гегелевской и марксистской философии(3), а также с различными философскими представлениями об "эмерджентных качествах".

Прежде чем приступать к объяснению, необходимо описать объект объяснения — экспланандум. Любое описание дает представление о том, чем является объект рассмотрения. Если любой акт получения такого знания называть "пониманием", то тогда, разумеется, понимание предшествует всякому объяснению — и каузальному, и телеологическому. Это тривиально. Нельзя путать понимание того, на что объект похож, с пониманием того, что он подразумевает или означает. Понимание в первом смысле является предварительной характеристикой каузального объяснения, понимание во втором смысле — предварительной характеристикой телеологического. Поэтому было бы неправильно считать, что различие между двумя формами научного познания порождается противоположностью между пониманием и объяснением. Однако можно утверждать, что различие между двумя типами понимания и объяснения обусловлено интенциональным или неинтенциональным характером их объектов.

2. Используются ли в истории (и социальных науках) (подлинные) каузальные объяснения? Несомненно, используются, однако занимают в этих науках особое место и в определенном смысле подчинены другим типам объяснения(4).

Выделенные нами выше два главных типа каузального объяснения, а именно объяснение в терминах достаточных условий и объяснение в терминах необходимых условий, удобно анализировать по отдельности. Объяснения первого типа отвечают на вопросы "Почему необходимо?", объяснения второго типа — на вопросы "Как возможно?".

В результате раскопок археолог обнаружил руины античного города. Он приходит к выводу, что около

[165]

х года на город, по-видимому, обрушилась катастрофа и он был фактически разрушен. Что явилось причиной такого разрушения? Было ли это землетрясение, наводнение или вражеское нашествие? Объяснение определенных событий физического мира, таких, как разрушение мостов, стен, опрокидывание статуй и т.п., является задачей каузального объяснения. "Каузальная чистота" объяснения не будет нарушена, даже если эксплананс (в данном случае — вражеское нашествие) предполагает интенциональную интерпретацию некоторого поведения. Характер интерпретации несуществен для объяснительной силы аргумента. Утверждение, что город был разрушен людьми, означает, что разрушение города вызвали некоторые события, вытекающие из действий людей. Эти события явились причинами независимо от того, что они были также и результатами действий.

Заслуживает рассмотрения вопрос о релевантности подобного типа объяснений в историографии. Разрушение города может представлять интерес для историка по разным причинам, например потому, что это событие имело последствия для культурного, экономического или политического развития соседних городов или государств. Именно такие "следствия" и интересны. Аналогично, разрушение города может стать предметом изучения, поскольку историк видит в этом событии "причину" других известных событий той эпохи. Почему погиб город, фактическая причина его разрушения интересует историка обычно гораздо меньше. Ему может быть абсолютно безразлично то, что причиной было именно наводнение или землетрясение. Факт разрушения города людьми, а не природными стихиями как таковой, т.е. как причина разваливания домов и т.п., также не представляет интереса, однако этот факт может привести историка к исследованию причин (не в юмовском смысле), приведших к столь яростной агрессии. В результате такого исследования историк может прояснить роль города и его захватчиков в жизни того периода.

Упрощая, можно сделать следующий вывод: каузальные объяснения, указывающие на достаточные условия, не имеют непосредственного отношения к историческому и социальному исследованию(5). (Я не счи-

[166]

таю историографией "естественную историю" Вселенной, Земли или развития видов в живой природе.) Однако косвенно они могут иметь отношение в двух основных случаях. Первый случай — если экспланандумы таких объяснений приводят к важным "следствиям" в последующей истории общества. Второй случай — если их экспланансы имеют важные "причины" в предшествующей деятельности людей и предшествующих событиях. Каузальное объяснение часто играет собственно роль связи неюмовских причин эксплананса с неюмовскими следствиями экспланандума. Так, например, если мы выяснили, что разрушение города было актом зависти или мести со стороны соседнего города и в свою очередь это разрушение оказалось экономическим бедствием для всего региона, то тем самым мы установили связь между соперничеством двух городов и последующими изменениями в экономической жизни региона. Именно такого рода связь и интересует историографа. Можно проиллюстрировать приведенный пример таким образом:

Каузальное объяснение типа "Как возможно?" играет в истории и социальном исследовании несколько другую роль.

Археолог производит раскопки города, и на него производят впечатление колоссальные размеры камней, из которых построены городские стены. Каким образом древние жители сумели перевезти и установить такие каменные блоки? Ответ на этот вопрос будет заключаться в указании на некоторые технологические

[167]

достижения или мастерство, которыми обладали (или мы предполагаем, что обладали) люди, благодаря чему и оказалось каузально возможным достижение таких результатов. Подобные каузальные суждения будут включаться и в объяснения (в терминах естественных условий), например, того, как нация смогла выжить и успешно устоять против сильного врага. Характер таких объяснений подлинно каузальный, так как их справедливость зависит от существования номической связи (а не только от допущения этой связи) между экспланансом и экспланандумом. Экспланандумы — это некоторые состояния или события в мире, например установление камней в стене или факт, что люди остались в определенном регионе. Экспланансы — это некоторые другие состояния или события, каузально необходимые для существования или наступления первых.

Снова можно задать вопрос: какое отношение к историографии имеют объяснения этого вида? Для того чтобы они вообще могли быть релевантными, их экспланандумы должны быть, по-видимому, результатами действий — индивидуальных или коллективных. Если выполняется это условие, то релевантность такого объяснения будет состоять в том, что оно дает ответ на вопрос, как действия оказались возможны (а не почему они были предприняты). Данный случай иллюстрирует следующая схема:

После того, как мы таким образом показали возможность действий, мы можем перейти к объяснению их связи с другими достижениями тех же агентов. Но это объяснение уже не будет объяснением в терминах

[168]

юмовской причинности и номических связей.

3. Среди традиционных задач исторического объяснения важное место принадлежит изучению "причин" войн, революций, возникновения и падения империй, крупных миграций населения. Рассмотрим следующий пример, столь же подходящий для наших целей, как и любой другой.

Допустим, что причиной возникновения первой мировой войны было убийство австрийского эрцгерцога в Сараево в июле 1914 г. В данном случае мы отвлекаемся от того, что эта причина была лишь одной из многих и к тому же не самой "глубокой". В той совокупности обстоятельств инцидент в Сараево оказался тем не менее "искрой, от которой взорвалась пороховая бочка"(6).

Итак, дан экспланандум — возникновение войны, и предлагается эксплананс — выстрел в Сараево. Собственно исторической задачей было бы установление (фактуальной) истинности объяснения. Задачей же философа является исследование природы концептуальной связи между экспланансом ("причиной") и экспланандумом ("следствием"). Например, носит ли эта связь характер объяснения посредством (каузального) закона?

Бросается в глаза одно обстоятельство, которое вроде бы говорит в пользу такой возможности, а именно эксплананс и экспланандум явно удовлетворяют требованию логической независимости. Несомненно, убийство эрцгерцога — это совсем иное событие, нежели возникновение войны. Я не буду с этим спорить. Однако не помешает обратить внимание на то, что вопрос о логической независимости далеко не так прост, как может показаться. Возникновение войны — это сложное событие, состоящее из множества "частей" весьма разного характера: политические соображения, военные порядки, готовность армии к действию, конфликты, приводящие к кровопролитию и разрушениям, и т.п. Далеко не самоочевидно, что можно описать событие, названное нами возникновением первой мировой войны, не включая в описание инцидент в Сараево. Однако в целях нашего рассуждения мы примем допущение о том, что фактически это можно сделать.

Каким образом в таком случае убийство вызвало

[169]

возникновение войны? Разумеется, совсем не так, как искра вызывает взрыв бочки с порохом. Это сравнение нельзя понимать буквально, природа двух этих случаев совершенно разная. И в том, и в другом случае между причиной и следствием есть промежуточные связи и, прежде чем мы сможем понять всю связь целиком, необходимо уяснить сначала их. В случае сараевского инцидента, но отнюдь не в случае инцидента со взрывом, эти промежуточные связи носят типичный характер мотивации дальнейших действий.

Рассмотрим в общих чертах, что действительно имело место после инцидента в Сараево. Во-первых, убийство эрцгерцога привело к предъявлению Австрией ультиматума Сербии. Предъявление ультиматума послужило России предлогом для мобилизации армии, В свою очередь это обстоятельство усилило позиции Сербии в ее конфликте с Австрией. Когда правительство Сербии отказалось принять все условия ультиматума, Австрия объявила ей войну. И так далее. Однако вернемся к первому шагу — предъявлению ультиматума. Почему австрийское правительство это сделало? Был бы предъявлен подобный ультиматум Дании, если бы в увеселительной поездке эрцгерцога по Гренландии его убил сумасшедший эскимос? Вряд ли. Сараевский инцидент совершенно по-другому воздействовал на цели и задачи политики Австрии. Традиционной задачей Габсбургов являлось утверждение австрийского влияния на Балканах. Это влияние могло быть серьезно подорвано, если бы не были наказаны виновные в убийстве, не был раскрыт заговор и все его возможные связи за границей, не была достигнута уверенность в том, что убийство не помешает планам Австрии создать независимое Хорватское королевство в противовес русскому влиянию на Балканах. Эти соображения и послужили мотивационной основой "практического вывода" австрийского правительства, который завершился предъявлением ультиматума. Если бы правительство Австрии этого не сделало, это значило бы, что его политические цели были иные, нежели те, которые мы приписали ему в нашем наброске объяснения, либо была иной оценка "требований ситуации". Такой вывод мы могли бы сделать в случае его пассивности. Более того, заключение носило бы логический характер. Как

[170]

установлено историками, между предъявлением ультиматума и его мотивационной основой имеется концептуальная связь, хотя убийство и ультиматум, a fortiori возникновение войны являются логически независимыми событиями. Роль убийства в ряду последовательных событий состояла в том, что оно изменило фактическую ситуацию, которую должно было оценить правительство Австрии, чтобы сделать соответствующие практические выводы для своих действий. Поэтому косвенным путем убийство изменило также и мотивационную основу действий австрийского правительства. В свою очередь действия Австрии оказали аналогичное влияние на мотивационную основу действий правительства России, и, таким образом, постепенно, "в силу обстоятельств" война стала, как говорят, неизбежной.

На основе данного примера можно сделать обобщения. Объяснение событий в истории (например, возникновения войны) часто заключается просто в указании на одно или несколько более ранних событий (например, убийство, нарушение договора, пограничный инцидент) , которые мы рассматриваем как "содействующие причины". Если эти антецеденты назвать экспланансами, то в таких исторических объяснениях экспланандумы и экспланансы действительно логически независимы друг от друга. Однако связывает их не совокупность общих законов, а совокупность сингулярных высказываний, которые образуют посылки практических выводов. Заключение, которое вытекает из мотивационной основы, сформулированной в посылках, — это часто не сам экспланандум, а какое-то другое, промежуточное событие или действие (в нашем примере — это австрийский ультиматум), которое входит в мотивационную основу другого практического вывода с другим промежуточным заключением (например, мобилизация армии в России), и так далее через ряд шагов, пока мы не получим в итоге сам экспланандум •

Вполне правильно было бы назвать выстрел в Сараево причиной войны 1914—1918 гг., только нельзя забывать при этом, что речь идет не о юмовских причинах и номических связях. Также вполне верно было бы назвать это объяснение "каузальным", если только при этом не считать, что оно соответствует модели объ-

[171]

яснения через закон. А вот назвать данное объяснение "телеологическим", несомненно, было бы ошибкой, несмотря на то, что телеология существенным образом включена в практические выводы, связывающие эксплананс с экспланандумом. Когда faute de mieux* я называю такое объяснение квазикаузальным, я далек от какого бы то ни было оценочного суждения или намека на некоторое несовершенство его как объяснения. Я использую этот термин только потому, что справедливость такого объяснения не зависит от истинности общих законов (ср. гл. III, разд. 1).

Сделаем еще несколько выводов относительно общей структуры объяснения, примером которого является объяснение сараевского инцидента.

Дана последовательность независимых событий: убийство, ультиматум... возникновение войны. Эти события, как мы говорили, связаны посредством практических силлогизмов(7). Но каким образом? В описанных нами посылках практического вывода, который приводит к предъявлению ультиматума, сформулирована мотивационная основа действий австрийского правительства. Напомним, что в первой посылке говорилось о намерениях и целях австрийской политики. Во второй посылке утверждалось, что некоторое действие, а именно предъявление ультиматума, было расценено как необходимое условие для того, чтобы осуществление этих целей не подверглось серьезной опасности. Описание убийства не входит ни в одну посылку. К первой посылке оно вообще не имеет отношения, но ко второй имеет. В результате выстрела создалась новая ситуация. В этой новой ситуации при тех же намерениях и целях стало необходимым действие, которое не было необходимым ранее. Можно было бы сказать, что это событие, т.е. убийство, "привело в действие" или "высвободило" "латентный" практический вывод. Заключение этого вывода, т.е. предъявление ультиматума, создало другую ситуацию, в которой был сделан новый практический вывод (русским правительством), в свою очередь приведший к новой ситуации (мобилизации), а эта последняя побудила к дальнейшим практическим выводам, окончательным "за-

--------------

* За неимением лучшего (франц.).

[172]

ключением" которых явилось возникновение войны.

Иллюстрацией может служить следующая схема. Пунктирные линии обозначают воздействие некоторого факта на посылки практического вывода, сплошные линии означают появление нового факта как заключения из этих посылок:

квазикаузальное историческое объяснение

4. Намерения и цели, лежащие в основе такого типа объяснений, формируются иногда под неуловимым влиянием культурных, политических, религиозных и т.д. традиций, которое трудно проследить. Происхождение таких намерений и отчетливое их выражение также может являться достойным объектом исторического объяснения. Но иногда мотивы носят столь "неприкрытый" и общечеловеческий характер, что отпадает необходимость в специальном их рассмотрении. Так, например, "причинами" миграции племени являются, как считается, перенаселенность, голод, наводнение. "Они были просто вынуждены оставить свои дома". Но разве не могли люди, оставив свои дома, все-таки умереть от голода или утонуть — подобно крысам? Конечно, могли, и, возможно, так и случалось. Но в целом люди стремятся спастись от катастроф и, если условия их жизни становятся нестерпимыми, пытаются найти место, где можно обрести безопасность и пропитание. Эти мотивы являются всеобщими, и в исторических объяснениях нет необходимости их упоминать. Объяснения в таких случаях будут непосредственно связывать экспланандумы с предшествующими изменениями во внешних обстоятельствах как "следствия" с данными "причинами".

Различные школы исследователей рассматривают

[173]

некоторые основные группы изменений внешних условий как очень важные или даже единственные и наиболее фундаментальные причины исторических событий. К первой группе относятся климатические изменения, последствия эрозии и другие процессы в природе, вынуждающие людей приспосабливать к ним свое поведение и способы жизни. Вторую группу составляют изменения в технологии, в результате которых становятся каузально возможными достижения, неосуществимые прежде. Подгруппой этих изменений являются изменения в способах производства(8).

"Внешними" такие изменения являются потому, что они делают новые действия либо необходимыми — при изменении каузального воздействия природных сил, либо возможными — благодаря изобретению и овладению новыми техническими достижениями. Такие изменения можно противопоставить "внутренним" изменениям — изменениям в мотивации (в нуждах и потребностях) и когнитивных установках людей. Можно поставить следующий вопрос: как связаны изменения одного рода с изменениями другого рода и какие изменения являются "причинами", а какие — "следствиями" относительно друг друга?

По-видимому, нет достаточных оснований для того, чтобы рассматривать какую-либо одну группу факторов в качестве основной в том смысле, что изменения всех других факторов якобы можно вывести из изменений в этой. Вряд ли возможно обосновать даже более ограниченное притязание, а именно что все изменения в мотивации восходят к изменениям в технологии, не говоря уж о способах производства. Разумеется, возникновение желания сделать какие-то новые вещи в значительной степени обусловливается вновь открытыми возможностями для их создания. Однако технологические новшества, создающие возможность производства новых вещей, также имеют мотивационную основу. В ходе истории разные факторы могут оказывать влияние на ее формирование, она может быть обусловлена, например, изменениями религиозного, а не собственно технологического характера(9). Технологические изменения могут быть также обусловлены внешними природными факторами(10).

Исключительные притязания, подобные тем, кото-

[174]

рые выдвигает исторический материализм, невозможно обосновать на априорных основаниях. Однако опровергнуть их на основе опыта также нелегко(11). В качестве критерия их истинности должна выступать их плодотворность для углубления нашего понимания истории или социального процесса. А такая плодотворность может быть значительна(12).

5. Часто люди делают нечто потому, что их заставляют это делать. Способы принуждения к действию составляют особую объяснительную модель, хотя и связанную с другими моделями.

Существуют разные способы такого принуждения. Один из них — когда агента (или группу агентов) заставляет что-то делать другой агент (или группа). Можно выделить разновидности этого общего случая. Заставить можно посредством команды (приказания) совершить действие или воздержаться от него; просто потребовав нечто сделать; путем угрозы, запугивания или шантажа; используя физическое насилие (физическое принуждение).

Характерный способ применения физического насилия — лишение возможности временно или постоянно совершать определенные действия, например, сажая человека в тюрьму или калеча его. В этом случае человек, применяющий насилие, приводит в действие механизм, характер которого чисто каузальный, и он часто является достаточным. Этот механизм разрушает или подавляет каузально необходимые для совершения каких-то действий условия. В некоторых случаях этот механизм косвенно используется для объяснения того, почему люди не сделали то, что, по нашему убеждению, должны были сделать по каким-то общим мотивационным, обычно телеологическим, соображениям. Почему заключенный не убежал, хотя дверь его камеры была открыта? Ответ может заключаться в том, что он был прикован к стене. В данном случае объектом каузального объяснения является неспособность заключенного действовать, а не непосредственно его бездействие.

Заслуживает внимания асимметрия, состоящая в том, что физическое принуждение может сделать действия каузально невозможными, но не может сделать их каузально необходимыми. Допустим, что кто-то схватил мою руку и нанес моей рукой пощечину друго-

[175]

му человеку. В этом случае нельзя сказать, что я нанес эту пощечину, а тем более, что меня принудили это сделать. Ударил тот человек, который применил насилие ко мне. Когда принуждение вызывает некоторое действие в противовес воздержанию с необходимостью, оно никогда не бывает "чисто физическим". Если я отдаю свой кошелек грабителю, который навел на меня пистолет, я делаю это для того, чтобы спасти жизнь или по каким-то другим телеологическим мотивам. В данном случае выражение "меня заставили " означает "если бы я это не сделал, произошло бы то, чего я ни в коем случае не хотел". Если бы я хотел быть убитым, я не отдал бы свой кошелек.

Носит ли механизм каузальный характер, когда люди совершают действия в ответ на приказы или требования? Такие ответы бывают почти "механическими". Иногда они поразительно похожи на рефлекторные действия. Человек, действие которого направлено на то, чтобы вызвать реакцию другого человека, в каком-то смысле похож на экспериментатора, чей акт вмешательства в природу приводит в движение каузальную систему. Деятельность обоих не без основания можно описать как "манипуляцию".

Для более ясного понимания концептуальной природы механизма "принуждения-людей-совершать-действия" полезно сравнить случай, когда человека заставляет нечто сделать другой человек, с другим типичным случаем, при котором принуждение оказывается также "извне", но посредством безличной силы норм или правил. Люди совершают какие-то действия, потому что этого требует государственный закон или бог или потому, что эти действия предписаны обычаями общества или кодексом чести и правилами хорошего тона. Можно объединить эти различные, но родственные случаи под общим названием нормативное давление.

В отдельных случаях действия, которые совершаются в ответ на нормы, не обязательно имеют телеологический характер. Однако воздействие нормативного "давления" на людей оказывается явно телеологическим образом.

Правила поведения могут быть связаны с санкцией, т.е. некоторой мерой наказания, которая следует в случае нарушения правила. В случае правовых норм

[176]

характер и применение самой меры наказания регулируются нормами (законами судопроизводства и пр.). Отклонение от кодекса и социальных обычаев основной частью общества подвергается осуждению, не одобряется. Это тоже мера наказания.

Иногда люди считаются с нормами, чтобы не подвергнуться осуждению или порицанию. В таких случаях объяснение их действий или отказа от действий носит ярко выраженный телеологический характер.

Однако избежание наказания не является единственным телеологическим аспектом подчинения нормам. Принятие каких-то законов часто, и даже обычно, мотивировано определенными соображениями. Обычаи также первоначально служат каким-то целям, которые впоследствии забываются или устаревают.

Если субъекты нормативного давления согласны с целями, для которых установлены нормы, то тогда можно сказать, что они подчиняются или повинуются нормам для того, чтобы эти цели осуществились. Однако действующий здесь телеологический механизм не будет в точности таким же, как схема практического вывода, проанализированная в предыдущей главе.

Если человек подчиняется закону, потому что одобряет цель, которой закон служит, он не обязательно считает необходимым для осуществления этой цели свое личное участие. Однако необходимо, чтобы у него была некоторая вера в возможность осуществления этой цели и необходимость для этого коллективных усилий. Можно одобрять цель, для которой создан закон или правило, и в то же самое время абсолютно не верить в ее достижимость. В этом случае при объяснении действия, соответствующего нормам, нельзя говорить, что оно было предпринято для того, чтобы осуществить цель, заложенную в норме. Действие могло быть предпринято для того, чтобы показать пример и ободрить других людей. Но тогда у агента должна быть вера в то, что пример, который показывает его действие, важен, т.е. что в конечном итоге может наступить ситуация, в которой коллективными усилиями будет реализована цель, предполагаемая нормой.

Итак, воздействие нормативного давления оказывается и под телеологическим влиянием страха перед наказанием, и в результате стремления осуществить

[177]

цели, способом достижения которых считается подчинение нормам. Однако из этого не следует, что в каждом отдельном случае поведение, соответствующее нормам, имеет телеологическое объяснение. Ни страх перед наказанием, ни рвение во имя общего блага не могут быть единственным основанием подчинения нормам.

Аналогичное справедливо и для более простых случаев, когда нас заставляют действовать посредством команды, требования и т.п. Если принуждение оказывается путем команды или приказа, то можно говорить о давлении авторитета. Так же как и детей, нас приучают и обучают повиновению или, другими словами, адекватному ответу на команды и требования. Для такого обучения используется телеологический механизм, заключающийся в стремлении избежать наказания и получить награду. Позднее мотивационной силой может стать сама цель, во имя которой оказывается "принуждение". Мы можем прийти к пониманию, что предписания и запрещения созданы для нашего собственного "истинного блага" или что они стремятся обеспечить наше сотрудничество во имя целей, которые в конечном итоге являются нашими собственными.

Достижение целей, во имя которых отдаются приказы и создаются правила, можно назвать "внутренней наградой" за подчинение, а неудачу в достижении этих целей — "внутренним наказанием" за неподчинение. Награды и наказания, связанные с нормами, но не являющиеся достижением или недостижением цели нормы, можно назвать внешними. Гораздо более значительная роль внешнего наказания, чем внешней награды, при воздействии нормативного принуждения вряд ли обусловлена чем-то еще, кроме того, что согласие с нормой рассматривается в большинстве случаев и как внутренняя награда за повиновение. Как видим, для такой часто наблюдаемой асимметрии между ролями награды и наказания есть концептуальное основание.

Механизм принуждения является действенным именно в силу своей телеологической основы. В этом его отличие от каузального механизма. Однако в отдельных случаях роль телеологической основы этого механизма может быть разной. Она может быть незначительна настолько, что не будет оказывать ровно никакого воздействия. Примером могут служить

[178]

случаи, когда человек совершает какое-то действие просто потому, что ему приказали, или просто потому, что в его обществе это является обычаем, правилом, распространенной практикой и т.п. Когда при ответе на воздействие механизма действие лишено какой-либо цели, поведение кажется бессмысленным, глупым или абсурдным.

Механизм принуждения может полностью или частично лишиться своей телеологической основы. Это происходит тогда, когда запрет теряет эффективность или награда теряет притягательность. В таких случаях действия, совершаемые просто в ответ на воздействие механизма, также приобретают неразумный характер.

Именно против таких форм бессмысленного поведения часто выступают критики общественной морали и социального устройства. Своей критикой они могут подготовить почву для более "осмысленного" применения в обществе принуждения посредством давления авторитета и норм.

Может ли ответ на воздействие стать настолько "механическим" и лишенным мотивации, что приобретет характер условного рефлекса? Может ли связь между воздействием и ответом на него приобрести действительно номический (каузальный) характер? Я не исключаю такой возможности, но думаю, все же, что такие случаи редки. В этих случаях ответ на воздействие теряет свой характер действия. В самом деле, если этот ответ появляется так же, как условный "рефлекс" на раздражение, то тогда реагирующий субъект не может больше с уверенностью заявить, что изменение, предполагаемое воздействием стимула, не произошло бы, если бы он (как интенционально действующий агент) не заставил его произойти. А как мы видели, такая уверенность является логической предпосылкой действия. Если ее нет, реакция лишена интенциональности. В этом случае она больше не понимается как ответ на раздражение, она просто есть такой ответ.

6. Важно проводить различие между нормами, регулирующими (предписывающими, разрешающими или запрещающими) поведение, и правилами, определяющими различные общественные порядки и институты. И те, и другие называются "нормами" или "правилами". Их легко спутать по той причине, что, обла-

[179]

дая характерными отличиями, они в то же время сложным образом взаимосвязаны.

Нормы первого вида говорят, что должны быть или могут быть совершены определенные действия. Нормы второго вида говорят, как совершать определенные действия. Часто, но не всегда, нормы второго вида оказываются необходимыми, чтобы сделать возможным согласие с нормами первого вида. Поэтому в определенном смысле они являются вторичными по отношению к первым. Чтобы сохранить между ними различие, я буду faute de meiux говорить о них как о первичных и вторичных нормах (правилах) соответственно(13).

Для того чтобы брак получил юридическую силу, партнеры должны удовлетворять определенным требованиям (касающимся возраста и, может быть, умственного и физического здоровья) и принять участие в определенной церемонии наряду с другими участниками, которые также должны удовлетворять определенным требованиям (например, быть официальными представителями церкви или государства). Эти требования и церемония определяют социальное действие бракосочетания. Из совершения этого действия вытекает ряд "юридических следствий". Супружеской паре разрешается создать семью, партнеры получают определенные юридические права по отношению друг к другу и несут ответственность за свое потомство. Эти "следствия" представляют собой совокупность норм поведения, нарушение которых вызовет, вероятно, применение санкции со стороны юридического аппарата общества. Правила бракосочетания сами по себе никого ни к чему не обязывают. Однако правило, если такое есть, запрещающее неженатым людям обзаводиться семьей, обязывает их воздерживаться от этого до тех пор, пока они не "совершат действие" бракосочетания. Люди не могут быть наказаны за то, что они не женаты (если нет закона, принуждающего жениться), но они могут быть наказаны, если они, будучи не женаты, совершают действия, которые позволяется делать только супругам, или, если они женаты, пренебрегают тем, что является обязанностью женатых людей.

Нормы этого вида не только крайне важны в правовом контексте. Ими пропитана вся жизнь общества. Правило, по которому приветствовать даму или стар-

[180]

шего по возрасту нужно, снимая шляпу или кланяясь, характеризует обычай. Другим является правило хороших манер, по которому мужчина должен приветствовать даму или старшего. Это норма поведения. Человека, не выполняющего ее, могут извинить, если он иностранец и не знает, как следует приветствовать, т.е. не знает правил, которые определяют обычай (церемонию) приветствия. Человек, который, как предполагается, знает правило, но все-таки не выполняет его, окажется субъектом применения санкции, он "вызовет неодобрение" общества.

Насколько я могу судить, вторичные правила не играют особой или важной роли при объяснении поведения. Причина этого в том, что они не являются механизмами принуждения. Однако они обладают фундаментальным значением для понимания поведения, а следовательно, для описаний, которые дают изучаемым обществам антропологи и социологи(14).

"Почему этот человек снял шляпу и поклонился, проходя мимо той дамы?" Ответ может быть такой: "Он ее приветствовал". Но может быть и такой: "Потому что он хотел засвидетельствовать ей свое почтение". В первом случае мы говорим о том, что человек делал, а тем самым делаем понятным его поведение тому, кто не знаком с нашими обычаями приветствия (предполагается, что он все же имеет представление о сущности приветствия). Второй ответ может быть телеологическим объяснением действия или намеком на такое объяснение. Можно было бы сказать, что первый ответ "фактически" соответствует вопросу "Что", а не "Почему", но это было бы педантизмом. И можно было бы также сказать, что второй ответ "фактически" соответствует вопросу "Почему он приветствовал даму?", а не "Почему он снял шляпу?", но это также было бы педантизмом.

7. Объяснения, которые в науках о человеке имеют вид каузальных, являются, как правило, квазикаузальными. Можно поставить такой вопрос: не являются ли иногда объяснения в этих науках, которые кажутся телеологическими, на самом деле квазителеологическими?

Квазителеологические объяснения распространены главным образом в биологии. "Дыхательные движени

[181]

учащаются для того, чтобы компенсировать потерю кислорода в крови". Перед нами описание функции, связанной с целью. Это квазителеология. Можно ли найти что-нибудь подобное в истории или социологии? Вопрос можно сформулировать и таким образом: может ли поведение человека или группы людей осуществлять некоторую цель, не будучи в то же время нтенциональным? Этому вопросу близок следующий: могут ли люди служить "судьбе", которая не определена в терминах их собственных интенциональных стремлений?

. Рассмотрим следующий пример. Экономическое возрождение Польши при Казимире Великом в значительной степени было обусловлено тем, что в Польше разрешили поселиться евреям, изгнанным с территории Германии. Изгнание евреев из Германии и принятие их польским королем создали возможность для возрождения Польши. Утверждение, что евреи должны были покинуть Германию для процветания Польши, не будет некорректным. Также не будет противоречить истине утверждение, что они должны были покинуть Германию, потому что подверглись гонениям.

Вообще говоря, достижения, переживания или страдания одного человека или группы людей иногда делают возможными определенные достижения другого человека, поколения или группы людей, которые не предполагались прежде. В этом случае первоначальные достижения или события приобретают новое значение в свете более поздних. Они как бы приобретают цель, которая была неизвестна людям, осуществившим эти достижения. Это одна из сторон феномена, который Гегель назвал "List der Vernunft", "хитрость разума". В таких случаях мы иногда говорим, что "судьба" тех людей состояла в том, чтобы подготовить почву для будущего, о котором они, возможно, никогда и не думали. В таком употреблении слов "судьба" и "цель" нет ничего опасного. Однако следует ли из применения этих терминов, что наши объяснения ранних событий в свете более поздних являются квазителеологическими?

Ни в коем случае.

Когда мы приписываем значение прошлому событию на том основании, что оно сделало возможным не-

[182]

которое более позднее событие, или даже утверждаем, что первое событие было необходимо для того, чтобы появилось второе, мы тем самым подтверждаем, но далеко не во всех случаях, наличие номической связи необходимой обусловленности между событиями, Отношение .между техническим изобретением и последующими действиями, которые стали возможны благодаря этому изобретению, является отношением номической необходимости (включает его в себя). Однако отношение между преследованием евреев в средневековой Германии и возрождением Польши при Казимире Великом, будучи чрезвычайно сложным, не включает в себя номические (каузальные) связи. Это остается справедливым даже несмотря на то, что историки могут оказаться правы в своем утверждении, что, если бы не события в Германии, в Польше не было бы такого расцвета. Первое событие столь же мало является каузально необходимым условием второго, сколь мало выстрел в Сараево являлся каузально достаточным условием для возникновения войны 1914 — 1918 гг. В обоих случаях связь между событиями представляет собой мотивационный механизм, действие которого можно реконструировать как серию практических выводов. События, которым приписывается каузальная роль, на самом деле создают новую ситуацию и тем самым обеспечивают фактуальный базис для практических выводов, которые не могли быть сделаны ранее. Однако между этими примерами есть и характерное различие, которое, по-видимому, состоит в следующем. Некоторые исторические события "делают необходимыми" другие события тогда, когда они заставляют людей переоценить "требования ситуации" с точки зрения уже существующих целей и намерений. Исторические события "делают возможными" другие события тогда, когда они изменяют интенции, поскольку предоставляют возможности для новых действий. Пока в стране отсутствует капитал и квалифицированная рабочая сила, планы экономического развития остаются тщетными желаниями или даже вовсе не разрабатываются. С появлением же этих средств имплицитные желания перерастают в хорошо оформленные интенции, и там, где прежде господствовало бессилие, начинается деятельность.

[183]

Пересмотр отдаленного прошлого в свете более недавних событий в высшей степени характерен для научного исследования, именуемого историографией. Это объясняет, почему, по концептуальным основаниям, невозможно полное или окончательное описание исторического прошлого. Причина не только в том, что могут выясниться еще неизвестные факты. Это верно, но довольно тривиально. Нетривиальное основание заключается в том, что в процессе понимания и объяснения более недавних событий историк приписывает прошлым событиям такую роль и значение, которыми они не обладали до появления этих новых событий. А поскольку полностью будущее нам неизвестно, мы и не можем сейчас знать все характеристики настоящего и прошлого(15).

Можно было бы сказать, что полное понимание исторического прошлого предполагает, что будущего нет, что история окончена. Был великий философ, который в моменты экзальтации, по-видимому, полагал, что историю целиком "видит насквозь". Этим философом был Гегель. В такие моменты он говорил о себе как о конце и завершении мировой истории(16). Я думаю, однако, для понимания истинного смысла этих слов не следует понимать их буквально.

Свойственное историческому исследованию рассмотрение одного и того же прошлого каждый раз с новой точки зрения называется иногда процессом переоценки прошлого. Но такая характеристика легко может ввести в заблуждение, так как делает суждение историка вопросом его вкусов и предпочтений, в соответствии с которыми он отбирает важное или "ценное". Разумеется, этот элемент присутствует в историографии. Однако по существу приписывание нового значения прошлым событиям является не вопросом субъективной "переоценки", а вопросом объяснения, справедливость которого в принципе допускает объективную проверку. Например, утверждение, что более раннее событие сделало возможным позднее событие, может быть, и нельзя окончательно верифицировать или опровергнуть. Но это утверждение основано на фактах, а не на том, что думает историк об этих фактах.

8. Целенаправленность типа квазителеологии можно описать в каузальных терминах с помощью поняти

[184]

отрицательной обратной связи. Почему учащается дыхание, когда человек занимается физической деятельностью? Ответ: "Это происходит для того, чтобы восстановить нарушенное равновесие в химическом составе крови" — указывает на наличие определенных каузальных связей. В результате мышечного напряжения уменьшается количество кислорода в крови и учащенное дыхание восстанавливает его. Но строго говоря, это ответ не на вопрос, почему дыхание должно участиться, а на вопрос, как может восстановиться химическое равновесие в крови. Считать, что, указывая на каузальные связи, мы ответили также и на первый вопрос, значит, по моему мнению, вводить в биологию незаконную "виталистическую" идею телеологии. Окончательный ответ на вопрос, почему учащается дыхание, не будет дан до тех пор, пока мы не укажем на дополнительную каузальную связь, объясняющую, каким образом уменьшение кислорода в крови учащает дыхательные движения. Такая связь носит характер обратной связи. Ее обнаружение даст нам "полное" каузальное объяснение данного явления. Мы сможем теперь ответить на вопрос, почему учащается дыхание, указывая не только на необходимые условия последующих событий, как в квазителеологическом объяснении, но и на предшествующие достаточные условия.

Можно было бы сказать, что обнаружение обратной связи дополняет предыдущее объяснение "Как возможно?" новым объяснением: "Почему необходимо?" Тем самым из данного примера изгоняется "дух телеологии", имевший место, пока объяснение было неполным.

Можно ли увидеть что-либо подобное в истории и общественной жизни? Этот вопрос распадается на два: во-первых, имеют ли место процессы обратной связи в обществе и, во-вторых, носят ли они характер юмовской причинности?

В процессе обратной связи взаимодействуют две системы. Назовем их первичной и вторичной системой. Следствие каузального фактора первичной системы поступает во вторичную систему и "информирует" ее о происходящих в первой системе операциях. Приток информации приводит в действие каузальный фак-

[185]

тор вторичной системы. Следствие его поступает обратно в первичную и "приказывает", т.е. направляет изменения в действии ее каузального фактора. Этим замыкается цепь взаимодействующих операций.

Наименование входа вторичной системы "информацией", а ее выхода, который одновременно является входом первичной системы, "приказом" или "сигналом", является метафорическим только отчасти. Теория структуры кодированных и декодированных сообщений, поступающих из одной системы в другую, — это в буквальном смысле слова теория информации. Единственным метафорическим аспектом является содержащийся здесь намек на аналогию между таким каузальным обменом "сообщений" и интенциональным использованием знаков в языковом общении.

Теперь представим следующую ситуацию: действия некоторой группы людей направляют развитие общества по определенному пути посредством решений, эффективность которых достигается за счет применения "нормативного давления", а иногда, может быть, и путем применения таких средств, как физическое принуждение, или насилие. Допустим, что имеется такая часть общества, которая не участвует в процессе принятия решений правящей группой, но которая информирована о результатах, и информирована достаточно, чтобы поразмыслить о последствиях таких решений — как тех, которые предполагаются принимающими решения, так и более отдаленных, которых последние не осознают. Такое понимание последствий, более или менее отчетливое, может привести к возникновению желания повлиять на правящую группу так, чтобы дать другое направление ее действиям или как-то их ослабить. В случае отсутствия официально учрежденных каналов передачи информации правящей группе "обратная связь" выразится в таких формах, как демонстрации, протесты, забастовки, саботажи и т.п., не предписанных существующими правилами социальной игры, а иногда даже противоречащих этим правилам.

Подобные примеры социальной деятельности хорошо известны. Поразительна прослеживаемая здесь аналогия с процессом, который называют отрицательной обратной связью. Однако из описания этого примера, а также из предыдущего анализа "причин" и "след-

[186]

ствий" в действиях людей и анализа интенционального действия должно быть также ясно, что обратная связь в данном случае действует не как юмовская причинность, обусловленная охватывающими законами, а как мотивационная необходимость, выражающаяся в практических выводах.

Информация, поступающая из первичной системы, оказывает влияние на когнитивные установки агентов вторичной системы. Таким образом, она воздействует на вторые, или когнитивные, посылки латентных практических выводов. Поскольку, если не приложить некоторое усилие, чтобы отрегулировать функционирование первичной системы, не будет достигнут желаемый результат или предотвращен нежелаемый, то это вызывает попытки наладить такое функционирование. Такие попытки отрицают цели правящей группы; таким образом, они направлены на то, чтобы оказать влияние на первые, т.е. выражающие намерения, предпосылки действий группы, принимающей решения. От последней требуется скорректировать свои цели таким образом, чтобы действия, необходимые для их осуществления, не вызывали нежелаемые (для агентов вторичной системы) последствия. Ответят ли агенты первичной системы на приказания из вторичной — это вопрос случайности, так же как случайным является и то, что информация, поступающая из первичной системы, окажет влияние на когнитивные установки агентов вторичной системы. Но как только посылки, т.е. намерения агентов одной и когнитивные установки агентов другой системы, сформированы, действия, предполагаемые этими новыми посылками, становятся логически необходимыми.

Изучающий логику в рамках традиции Аристотеля, Лейбница, Фреге и авторов "Principia Mathematica" должен оценивать гегелевскую логику, если он когда-либо сталкивался с ней, как непонятную или явно ошибочную. Гегелевская логика является также логикой ортодоксального марксизма. Одной из ее характерных черт является безусловный отказ от так называемого закона двойного отрицания, утверждающего, что отрицание отрицания высказывания эквивалентно

[187]

этому высказыванию. Последователи Гегеля и Маркса настаивают на том, что из отрицания отрицания — понятия, играющего исключительную роль в их работах, — следует нечто отличное от исходного понятия. Что они имеют в виду? Мне представляется, что в некоторых случаях мы сможем это понять, если проанализируем примеры, которые они приводят, и переформулируем их идеи в терминах отрицательной обратной связи. Процесс обратной связи носит характер "двойного отрицания". Каузальный фактор вторичной системы "отрицает" следствие, вызванное каузальным фактором первичной системы; а следствие вторичной системы "отрицает" действие каузального фактора первичной, т.е. корректирует его так, чтобы нейтрализовать первое отрицание. Это несколько необычное описание процесса, представляющего собой хороший объект для точного логического анализа. Гегель, Маркс и Энгельс предчувствовали идеи, которые позднее приобрели фундаментальное значение как для наук о живой природе, так и об обществе(17). Я полагаю, что некоторые ключевые идеи гегелевской и марксистской философии имеет смысл перевести в современную терминологию кибернетики и теории систем. Такой перевод сделал бы эти идеи более понятными и точными, а также более приемлемыми для других исследователей, а не только сторонников ортодоксального марксизма(18).

9. В последних двух параграфах этой главы я кратко остановлюсь на некоторых вопросах, связанных с проблемой детерминизма в истории и в развитии общества. В частности, я хотел бы прояснить смысл понятия "детерминизм" в этих сферах и провести различие между разными видами детерминизма.

Один из основных принципов данной работы провозглашает необходимость разграничения причинности в природе и причинности, если уж мы вынуждены использовать этот термин, в области индивидуального и коллективного действия человека как совершенно различных понятий. В свете такого разграничения оказывается, что многие убеждения и идеи, касающиеся детерминизма в истории человека и общества, представляют собой результат концептуальной путаницы и ложных аналогий, которые проводят между событиями в природе и интенциональным действием.

[188]

Но даже когда будет внесена ясность, останутся серьезные проблемы.

Полезно проводить различие между двумя типами детерминизма, которые можно выделить и которые действительно выделяются и защищаются исследователями в области наук о человеке. Один тип связан с идеей предсказуемости, а другой — с идеей осмысленности исторического и социального процесса. По-видимому, можно обозначить эти типы как предетерминация и постдетерминация. Осмысленность истории есть детерминизм ex post facto*.

Как в науках о природе, так и в науках о человеке можно проводить различие между детерминизмом на микроуровне и детерминизмом на макроуровне(19). Часто с большой точностью и высокой степенью достоверности мы можем предсказать результат процесса с большим числом "элементов", отдельное участие которых в этом процессе может быть совершенно непредсказуемым или полностью неконтролируемым. Аналогично, иногда можно ясно понимать необходимость какого-то "крупного события" в истории, такого, как революция или война, и в то же время допускать — уже ретроспективно, — что в деталях оно могло быть совершенно другим(20).

Говорить о детерминизме любого типа в истории и социологии обычно имеет смысл по отношению к событиям на макроуровне. Это особенно верно для утверждений, касающихся детерминизма типа предсказуемости(21).

Прототипом предсказания макрособытий с высокой степенью точности является предсказание появления в масс-эксперименте результатов, которые получены в отдельных экспериментах. Философы стремятся иногда объяснять такой тип предсказуемости событий с помощью естественного закона, называемого "законом больших чисел", или "уравниванием случайностей" (Ausgleich des Zufalls). Идеи, связанные с этим законом, играют немаловажную роль также в истории и социальных науках. Считается, что этот закон каким-то образом согласовывает индетерминизм индивидуального поведения с детерминизмом коллективного(22).

---------------

* После события (лат.).

189

0-1-2-3-4-5-6-7-