| Index | Анастасия Шульгина | Littera scripta manet | Contact |
И. Лакатос
Фальсификация и методология научно-исследовательских программ.1970.
Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. – М.: “Медиум”, 1995.
Наука: разум или вера?
Фаллибизм против фальсификационизма
Методология научных исследовательских программ
Исследовательская программа Поппера против иселедовательской программы Куна
Приложение. Поппер, фальсификационизм и "тезис Куайна-Дюгема"
Примечани
Литература
Глава 1
1. НАУКА: РАЗУМ ИЛИ ВЕРА?
На протяжении столетий знанием считалось то, что доказательно обосновано
(proven) - силой интеллекта или показаниями чувств. Мудрость и непорочность
ума требовали воздержания от высказываний, не имеющих доказательного
обоснования; зазор между отвлеченными рассуждениями и несомненным знанием,
хотя бы только мыслимый, следовало свести к нулю. Но способны ли интеллект
или чувства доказательно обосновывать знание? Скептики сомневались в этом
еще две с лишним тысячи лет назад. Однако скепсис был вынужден отступить
перед славой ньютоновской физики. Эйнштейн опять все перевернул вверх дном,
и теперь лишь немногие философы или ученые все еще верят, что научное
знание является доказательно обоснованным или, по крайней мере, может быть
таковым. Столь же немногие осознают, что вместе с этой верой падает и
классическая шкала интеллектуальных ценностей, ее надо чем-то заменить-ведь
нельзя же довольствоваться вместе с некоторыми логическими эмпирицистами
разжиженным идеалом доказательно обоснованной истины, низведенным до
"вероятной истины" (4), или "истиной как соглашением" (изменчивым
соглашением, добавим мы), достаточной для некоторых "социологов знания" (2).
Первоначальный замысел К. Поппера возник как результат продумывани
следствий, вытекавших из крушения самой подкрепленной* научной теории всех
времен: механики и теории тяготения И. Ньютона. К. Поппер пришел к выводу,
что доблесть ума заключается не в том, чтобы быть осторожным и избегать
ошибок, а в том, чтобы бескомпромиссно устранять их. Быть смелым, выдвига
гипотезы, и беспощадным, опровергая их,- вот девиз Поппера. Честь
интеллекта защищается не в окопах доказательств или "верификаций",
окружающих чью-либо позицию, но точным определением условий, при которых
эта позиция признается непригодной для обороны. Марксисты и фрейдисты,
отказываясь определять эти условия, тем самым расписываются в своей научной
недобросовестности. Вера - свойственная человеку по природе и потому
простительная слабость, ее нужно держать под контролем критики; но
предвзятость (commitment), считает Поппер, есть тягчайшее преступление
интеллекта.
Иначе рассуждает Т. Кун. Как и Поппер, он отказывается видеть в росте
научного знания кумуляцию вечных истин (3). Он также извлек важнейший урок
из того, как эйнштейновская физика свергла с престола физику Ньютона. И дл
него главная проблема - "научная революция". Но если, согласно Попперу,
наука - это процесс "перманентной революции", а ее движущей силой являетс
рациональная критика, то, по Куну, революция есть исключительное событие, в
определенном смысле выходящее за рамки науки; в периоды "нормальной науки"
критика превращается в нечто вроде анафематствования. Поэтому, полагает
Кун, прогресс, возможный только в "нормальной науке", наступает тогда,
когда от критики переходят к предвзятости. Требование отбрасывать,
элиминировать "опровергнутую" теорию он называет "наивным
фальсификационизмом". Только в сравнительно редкие периоды "кризисов"
позволительно критиковать господствующую теорию и предлагать новую.
Взгляды Т. Куна уже подвергались критике, и я не буду здесь их обсуждать.
Замечу только, что благие намерения Куна - рационально объяснить рост
научного знания, отталкиваясь от ошибок джастификационизма и
фальсификационизма заводят его на зыбкую почву иррационализма*.
С точки зрения Поппера, изменение научного знания рационально или, по
крайней мере, может быть рационально реконструировано. Этим должна
заниматься логика открытия. С точки зрения Куна, изменение научного знани
- от одной "парадигмы" к другой - мистическое преображение, у которого нет
и не может быть рациональных правил. Это предмет психологии (возможно,
социальной психологии) открытия. Изменение научного знания подобно перемене
религиозной веры.
Столкновение взглядов Поппера и Куна - не просто спор о частных деталях
эпистемологии. Он затрагивает главные интеллектуальные ценности, его выводы
относятся не только к теоретической физике, но и к менее развитым в
теоретическом отношении социальным наукам и даже к моральной и политической
философии. И то сказать, если даже в естествознании признание теории
зависит от количественного перевеса ее сторонников, силы их веры и
голосовых связок, что же остается социальным наукам; итак, истина зиждетс
на силе. Надо признать, что каковы бы ни были намерения Куна, его позици
напоминает политические лозунги идеологов "студенческой революции" или
кредо религиозных фанатиков.
Моя мысль состоит в том, что попперовская логика научного открытия сочетает
в себе две различные концепции. Т. Кун увидел только одну из них-"наивный
фальсификационизм" (лучше сказать "наивный методологический
фальсификационизм"); его критика этой концепции справедлива и ее можно даже
усилить. Но он не разглядел более тонкую концепцию рациональности, в
основании которой уже не лежит "наивный фальсификационизм". Я попытаюсь
точнее обозначить эту более сильную сторону попперовской методологии, что,
надеюсь, позволит ей выйти из-под обстрела куновской критики, и
рассматривать научные революции как рационально реконструируемый прогресс
знания, а не как обращение в новую веру.
Глава 2
2. ФАЛЛИБИЛИЗМ ПРОТИВ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМА
а) Догматический (натуралистический) фальсификационизм. Эмпирический базис.
Существо разногласий станет яснее, если мы восстановим проблемную ситуацию,
как она возникла в философии науки после краха "джастификационизма".
"Джастификационисты" полагают, будто научное знание состоит из доказательно
обоснованных высказываний. Признавая, что чисто логическая дедукци
позволяет только выводить одни высказывания из других (переносить
истинность), но не обосновывать (устанавливать) истинность, они по-разному
решают вопрос о природе тех высказываний, истинность которых
устанавливается и обосновывается внелогическим образом. Классические
интеллектуалисты (в более узком смысле-"рационалисты") допускают весьма
различные, но в равной мере надежные типы "внелогического" обоснования -
откровение, интеллектуальную интуицию, опыт. Любые научные высказывани
могут быть выведены логически из подобных оснований. Классические
эмпирицисты считают такими основаниями только сравнительно небольшое
множество "фактуальных высказываний", выражающих "твердо установленные
факты". Значения истинности таких высказываний устанавливаются опытным
путем, и все они образуют эмпирический базис науки. Если требовать, чтобы в
основаниях науки не было ничего, кроме узкого эмпирического базиса, то дл
доказательного обоснования научных теорий нужны более эффективные
логические средства, чем дедуктивная логика, которой ограничиваютс
интеллектуалисты, например, "индуктивная логика". Все Джастификационисты,
будь то интеллектуалисты или эмпирицисты, согласны в том, что единичного
высказывания, выражающего твердо установленный факт, достаточно дл
опровержения универсальной теории (4)" (5); но лишь немногие осмеливаютс
утверждать, что конечной конъюнкции фактуальных высказываний достаточно дл
"индуктивного" доказательного обоснования универсальной теории (6).
Джастификационизм, считающий знанием лишь то, что доказательно обосновано,
был господствующей традицией рационального мышления на протяжении столетий.
Скептицизм не есть отрицание джастификационизма; скептики только полагают,
что нет (или не может быть) доказательно обоснованного знания и поэтому нет
знания вообще. Они видят в "знании" только разновидность веры, свойственной
всем одушевленным существам. Тем самым скептицизм, остающийс
джастификационистским, дискредитирует знание, открывая дверь
иррационализму, мистике, суевериям.
Поэтому понятны исключительные усилия, предпринимаемые классическими
рационалистами, чтобы спасти синтетические априорные принципы
интеллектуализма, и классическими эмпирицистами, спасающими определенность
эмпирического базиса и значимость индуктивного вывода. Они верны кодексу
научной чести, требующему воздерживаться от необоснованных высказываний. Но
и те, и другие терпят поражение: кантианцы-от удара, нанесенного
неэвклидовой геометрией и неньютоновской физикой, эмпирицисты-от логической
невозможности положить в основание знания чисто эмпирический базис (еще
кантианцы заметили, что никакое научное высказывание не может быть вполне
обосновано фактами и индуктивную логику (никакая логика не может увеличить
содержание знания, гарантируя вместе с тем его безошибочность). Отсюда
следовало, что все теории в равной степени не могут иметь доказательного
обоснования.
Философы неохотно признавали это по очевидным причинам: классические
джастификационисты страшились вывода, что если теоретическая наука не имеет
доказательного обоснования, то она есть не что иное как софистика и
иллюзия, если не бессовестное надувательство. Философское значение
пробабилизма (или "неоджастификационизма") состояло в попытке избежать
такого вывода.
Пробабилизм возник благодаря усилиям группы кембриджских философов,
полагавших, что хотя научные теории равно необоснованны, они все же
обладают разными степенями вероятности (в том смысле, какой придан этому
термину исчислением вероятностей) по отношению к имеющемуся эмпирическому
подтверждению. (7) С этой точки зрения, кодекс научной чести не так суров,
как кажется: он требует только высокой вероятности научных теорий или хот
бы того, чтобы в каждом конкретном случае были указаны эмпирические
подтверждения данной теории и определена вероятность этой теории по
отношению к этим подтверждениям.
Конечно, замена доказательной обоснованности вероятностью была серьезным
отступничеством джастификационистского мышления. Но и оно оказалось
недостаточным. Вскоре было показано, главным образом благодаря настойчивым
усилиям Поппера, что при весьма общих условиях все теории имеют нулевую
вероятность, независимо от количества подтверждений; все теории не только
равно необоснованны, но и равно невероятны. (8 )
Многие философы все еще полагают, будто бы, потерпев неудачу в попытках
найти хотя бы пробабилистское решение проблемы индукции, мы тем самым
вынуждены "отвергнуть все то, что наукой и здравым смыслом рассматривалось
как знание". (9) На этом фоне особенно видна незаурядная роль
фальсификационизма, решившегося на радикальное изменение способов оценки
научных теорий и, шире, канонов интеллектуальной честности.
Фальсификационизм тоже стал, так сказать, новым и значительным
отступничеством рационализма. Но это было отступлением от утопических
идеалов последнего, оно обнажило путаность и лицемерность многочисленных
попыток отстоять эти утопические идеалы и, следовательно, сыграло
прогрессивную роль.
Остановимся вначале на наиболее характерном виде фальсификационизма:
догматическом (или "натуралистическом") фальсификационизме. Согласно этой
концепции, все без исключения научные теории опровержимы, однако существует
некий неопровержимый эмпирический базис. Это-строгий эмпирицизм, но без
индуктивизма; неопровержимость эмпирического базиса не переносится на
теории. Поэтому догматический фальсификационизм можно считать более слабым
вариантом джастификационизма.
Очень важно подчеркнуть, что само по себе признание (подкрепленного)
контрпримера решающим свидетельством против данной теории еще не определяет
методолога как догматического фальсификациониста. С этим согласится любой
кантианец или индуктивист. Но и тот, и другой, почтительно склоняя голову
перед отрицательным результатом решающего эксперимента, в то же врем
озабочены прежде всего тем, как получше укрепить пока еще не опровергнутую
теорию, отсидеться в ее окопах под критическим обстрелом со стороны другой
теории. Например, кантианцы верили в то, что евклидова геометрия и механика
Ньютона неприступны; индуктивисты верили, что вероятность этих теорий равна
1. Но догматический фальсификационист прежде всего верит эмпирическому
контр-свидетельству, считая его единственным арбитром, выносящим приговор
теории.
Поэтому догматического фальсификациониста отличает то, что для него все
теории в равной степени гипотетичны. Наука не может доказательно обосновать
ни одной теории. Но, не будучи способной доказательно обосновывать, наука
может опровергать: "с полной логической определенностью отрекаться от того,
что обнаружило свою ложность" (10), а это означает, что допускаетс
существование фундаментального эмпирического базиса - множества фактуальных
высказываний, каждое из которых может служить опровержением какой-либо
теории. Фальсификационисты предлагают новый-надо сказать, довольно
умеренный-кодекс научной чести:
они склонны считать "научными" не только те высказывания, которые
доказательно обоснованы фактами, но и те, которые всего лишь опровержимы,
то есть противоречат некоторым фактуальным высказываниям, другими словами,
"научные" высказывания должны иметь непустое множество потенциальных
фальсификаторов."
Таким образом, научная честность требует постоянно стремиться к такому
эксперименту, чтобы, в случае противоречия между его результатом и
проверяемой теорией, последняя была отброшена. (12) Фальсификационист
требует, чтобы опровергнутое высказывание безоговорочно отвергалось без
всяких уверток. С нефальсифицируемыми высказываниями, если это не
тавтологии, догматический фальсификационист расправляется без проволочек:
зачисляет их в "метафизические" и лишает их права гражданства в науке.
Догматические фальсификационисты четко различают теоретика и
экспериментатора: теоретик предполагает, экспериментатор - во имя Природы -
располагает. Как сказал Вейль: "Раз и навсегда я хочу выразить безграничное
восхищение работой экспериментатора, который старается вырвать
интерпретируемые факты у неподатливой природы и который хорошо знает как
предъявить нашим теориям решительное "нет" или тихое "да". (13 ) Очень ясно
выразился Брейсуэйт о догматическом фальсификационизме. Он так формулирует
вопрос, касающийся объективности научного знания: "В какой степени
признанная научными экспертами дедуктивная система может считатьс
свободным творением человеческого ума, и до какой-объективным отображением
фактов природы?". И отвечает:
"Способ выдвижения научной гипотезы и то, как ею пользуются для выражени
общих суждений - это человеческое изобретение;
у Природы мы получаем только наблюдаемые факты, которыми опровергаются или
не опровергаются научные гипотезы... Наука полагается на Природу в том,
являются ли какие-то высказывания, относящиеся к низшему уровню научных
умозаключений, ложными. Такая проверка совершается при помощи дедуктивной
системы научных гипотез, в построении каковой мы обладаем достаточно
большой свободой. Человек предлагает систему гипотез;
Природа располагает их истинностью или ложностью. Сначала человек
придумывает научную систему, а затем проверяет, согласуется ли она с
наблюдаемым фактом". (14)
По логике догматического фальсификационизма, рост науки - это раз за разом
повторяющееся опрокидывание теорий, наталкивающихся на твердо установленные
факты. Например, согласно этой концепции, вихревая теория тяготения Декарта
была опровергнута - и отброшена - тем фактом, что планеты движутся по
эллиптическим орбитам, а не по картезианским кругам; теория Ньютона успешно
объяснила известные в ее время факты, как те, что объяснялись теорией
Декарта, так и те, что служили опровержением последней. Точно так же, если
следовать рассуждениям фальсификационистов, теория Ньютона, в свою очередь,
была опровергнута - доказана ее ложность - фактом аномальности перигели
Меркурия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением и этого факта. Все
это означает следующее: наука занимается тем, что выдвигает смелые
предположения, которые никогда не бывают ни доказательно обоснованны, ни
даже признаны вероятными, зато некоторые из них впоследствии устраняютс
твердо установленными, решительными опровержениями, а на их место приходят
еще более смелые, новые и покамест неопровергнутые - по крайней мере, на
первых порах - гипотезы.
Однако догматический фальсификационизм уязвим. Он зиждется на двух ложных
посылках и на слишком узком критерии демаркации между научным и ненаучным
знанием.
Первая посылка - это утверждение о существовании естественной, вытекающей
из свойств человеческой психики, разграничительной линии между
теоретическими или умозрительными высказываниями, с одной стороны, и
фактуальными (базисными) предложениями наблюдения, с другой. (Вслед за
Поппером, я назову это натуралистической концепцией наблюдения).
Вторая посылка - утверждение о том, что высказывание, которое в
соответствии с психологическим критерием фактуальности может быть отнесено
к эмпирическому базису (к предложениям наблюдения), считается истинным; о
нем говорят, что оно доказательно обосновано фактами. (Я назову это учением
о доказательном обосновании путем наблюдения [эксперимента]). (15
)
Эти две посылки предохраняют от смертельной для догматического
фальсификационизма возможности опровержения эмпирического базиса, ложность
которого могла бы переноситься дедуктивными процедурами на проверяемую
теорию.
К этим посылкам добавляется критерий демаркации: "научными" считаютс
только те теории, которые исключают некоторые доступные наблюдению
состояния дел в исследуемой предметной области и потому могут быть
опровергнуты фактами. Иначе говоря, теория "научна", если у нее есть
эмпирический базис. (16
)
Однако обе посылки ложны. Психология опровергает первую, логика - вторую,
и, наконец, методологические рассуждения говорят против критери
демаркации. Рассмотрим все это поочередно.
1) Даже беглый обзор нескольких характерных примеров показывает
несостоятельность первой посылки. Галилей утверждал, что он мог "наблюдать"
горы на Луне и пятна на Солнце, и что эти "наблюдения" опровергли
прославленную в веках теорию, согласно которой небесные тела должны быть
непорочно чистыми сферами. Но его "наблюдения" не соответствуют критериям,
по которым "наблюдаемым" считается только то, что видят невооруженным
глазом. Возможности галилеевских наблюдений зависели от возможностей его
телескопа, а следовательно, и от оптической теории, на основании которой
этот телескоп был изготовлен, что вызывало сомнения у многих современников
Галилея.
Аристотелевской теории противостояли не галилеевские наблюдения, чистые,
без теоретической примеси, а "наблюдения", проведенные Галилеем на основе
принятой им оптической теории. Именно эти "наблюдения" и противоречили
"наблюдениям" Аристотеля, основанным на теории небесных тел Стаги-рита.
(17).
Здесь перед нами prima facie [на первый взгляд (лат.) - Перев.] примерно
равные в своей непоследовательности теории. Кое-кто из эмпирицистов мог бы
согласиться с этим и признать, что "наблюдения" Галилея не были настоящими
наблюдениями;
но все же они верят в то, что можно провести "естественную демаркацию"
между предложениями, продиктованными пассивному и не имеющему собственного
содержания уму чувствами-только так, якобы, образуется настоящее
"непосредственное знание", и теми предложениями, которые сформированы
теоретически-нагруженными, "нечистыми" ощущениями. Дело в том, что все
разновидности джастификационистских теорий познания, считающие источником
(единственным или данным) знания чувства, оказываются в тесной зависимости
от психологии наблюдения. Именно психология определяет, что такое
"правильное", "нормальное", "здоровое", "неискаженное", "точное" или
"научно значимое" состояние чувств - или даже состояние души как таковой, -
при котором возможно истинное наблюдение. Например, Аристотель и стоики под
правильным сознанием понимали сознание человека, здорового с медицинской
точки зрения. Современные мыслители признают, что правильное сознание есть
нечто большее, чем просто "здоровый дух". У Декарта - это сознание,
закаленное в горниле скептического сомнения, выжигающего все, кроме cogito,
чтобы затем возродить из него ego, способное с помощью Бога познавать
истину. Для всех школ современного джастификационизма характерна особа
психотерапия, посредством которой они намерены приуготовлять сознание к
восприятию блаженства доказанной истины через мистическое соприкосновение.
Так, для классических эмпирицистов правильное сознание есть tabula rasa,
лишенная всякого первичного содержания, свободная от любых теоретических
предрассудков. Но ошеломляющий для классического эмпиризма вывод, следующий
из работ Канта и Поппера, а также психологов, испытавших влияние этих
мыслителей, заключается в том, что подобная эмпирицистская психотерапия не
может быть успешной; Причина в том, что нет и не может быть ощущений, не
нагруженных ожиданиями, и следовательно, нет никакой естественной (то есть
психологической) демаркации между предложениями наблюдения и теоретическими
предложениями. (18 2) Но даже если бы такая естественная демаркаци
существовала, вторая посылка догматического фальсификационизма была бы
ниспровергнута логикой. Дело в том, что значения истинности предложений
"наблюдения" не могут быть однозначно определены:
никакое фактуальное предложение не может быть доказательно обосновано
экспериментом. Можно только выводить одни предложения из других, но нельз
их вывести из фактов; попытаться доказывать предложения, ссылаясь на
показания чувств, все равно, что доказывать свою правоту, "стуча кулаком по
столу". (19) Это элементарная логическая истина, но даже сегодня она
усвоена совсем немногими. (20 )
Если фактуальные предложения недоказуемы, то они могут быть ошибочными. Но
если они могут быть ошибочными, то конфликт между теориями и фактуальными
предложениями не обязательно означает "фальсификацию", это может быть
просто несогласованность. Быть может, воображение играет более важную роль
при формулировании теорий, чем "фактуальных предложений", (21) но
ошибочными могут быть и те, и другие. Следовательно, мы не можем не только
доказательно обосновывать теории, но и опровергнуть их. (22) Никакой
демаркации между рыхлыми, недоказуемыми "теориями" и жесткими, доказательно
обоснованными предложениями "эмпирического базиса" не существует: все
научные предложения являются теоретическими и, увы, погрешимыми. (23 )
3) Наконец, если бы даже существовала естественная демаркация между
предложениями наблюдения и теориями, а истинностное значение первых могло
бы быть однозначно установлено, догматический фальсификационизм все же был
бы бессилен устранить наиболее значимые теории, обычно называемые научными.
Ведь если даже эксперименты могли бы доказательно обосновывать свои
результаты, их опровергающая способность была бы до смешного ничтожной:
наиболее признанные научные теории характеризуются как раз тем, что не
запрещают никаких наблюдаемых состояний.
Чтобы убедиться в этом, рассмотрим одну поучительную историю, прежде чем
перейти к общим выводам.
Это история о том, как неправильно вели себя планеты. Некий физик
до-эйнштейновской эпохи, пользуясь ньютоновской механикой и законом
всемирного тяготения (N) при некоторых данных условиях (I), вычисляет
траекторию только что открытой малой планеты Р. Но планета не желает
двигаться по вычисленному пути, ее траектория отклоняется. Что делает наш
физик? Может быть, он заключает, что, поскольку такое отклонение не
предусмотрено теорией Ньютона, а с упрямым фактом ничего поделать нельзя,
то, стало быть, теория N опровергнута? Ничуть не бывало.
Вместо этого наш физик выдвигает предположение, что должна существовать
пока еще неизвестная планета Р', тяготение которой возмущает траекторию Р.
Он садится за расчеты, вычисляет массу, орбиту и прочие характеристики
гипотетической планеты, а затем просит астронома-наблюдателя проверить его
гипотезу.
Но планета Р' слишком мала, ее не удается разглядеть даже в самые мощные из
существующих телескопов. Тогда астроном-наблюдатель требует построить более
мощный телескоп, без которого успешное наблюдение невозможно. (24 )
Через три года новый телескоп готов. Если бы ранее не известная планета Р'
была бы открыта, ученые на весь мир раструбили бы о новом триумфе
ньютонианской теории. Но ничего подобного не произошло.
Что же наш физик? Отверг ли он ньютоновскую теорию вместе со своей
гипотезой о причине отклонения планеты от вычисленной траектории? Отнюдь!
Вместо этого он уверяет, что планета Р' скрыта от нас облаком космической
пыли. Он вычисляет координаты и параметры этого облака и просит денег на
постройку искусственного спутника Земли, наблюдениями с которого можно было
бы проверить его вычисления. Предположим, что установленные на спутнике
приборы (возможно, самые новейшие, основанные на еще мало проверенной
теории) зарегистрировали бы существование гипотетического облака.
Разумеется, это было бы величайшим достижением ньютоновской науки. Но
облако не найдено.
Отбросил ли теперь наш ученый теорию Ньютона вместе со своими гипотезами о
планете-возмутительнице и облаке, превращающем ее в планету-невидимку?
Ничего подобного.
Теперь он уверяет, что существует некое магнитное поле в этом районе
вселенной, из-за которого приборы спутника не могут обнаружить пылевое
облако. И вот построен новый спутник с другими приборами. Если бы теперь
магнитное поле было обнаружено, ньютонианцы праздновали бы
головокружительную победу. И снова - увы!
Может быть, теперь уже можно считать
ньютоновскую теорию опровергнутой? Как бы не так. Тотчас выдвигается нова
еще более остроумная гипотеза, объясняющая очередную неудачу, либо...
Либо вся эта история погребается в пыльных томах периодики и уже больше
никем не вспоминается. (25)
Эта история ясно показывает, что даже самые респектабельные научные теории
вроде ньютоновской динамики и теории гравитации могут терпеть неудачу,
запрещая какие-либо наблюдаемые положения вещей. (26)
В самом деле, научные теории исключают какие-либо события в определенных
(ограниченных в пространстве и времени) уголках Вселенной ("сингулярные"
события) только при условии, что эти события не зависят от каких-либо
неучтенных (быть может, скрытых в отдаленных и неизвестных
пространственно-временных закоулках Вселенной) факторов. Но это значит, что
такие теории никогда не могут противоречить отдельному "базисному"
предложению; они могли бы противоречить только полной конъюнкции всех
базисных предложений, описывающих данное сингулярное событие в
пространственно-временных параметрах, и некоторого универсального
предложения о несуществовании, то есть такого предложения, в котором
утверждалось бы, что никакая неизвестная причина, где бы она ни
располагалась во Вселенной, не имеет никакого отношения к данному событию.
Но догматический фальсификационист вряд ли станет утверждать, что подобные
универсальные предложения о несуществовании могли бы относиться к
эмпирическому базису, то есть могли бы проверяться наблюдением и
приобретать таким образом доказательную обоснованность.
Можно по-другому сказать, что в структуру научных теорий входит, как
правило, ограничение ceteris paribus [при прочих равных условиях (лат.). -
Перев.] (27); в таких случаях теория может быть опровергнута только вместе
с этим ограничением. Но если взять теорию без этого ограничения, она уже не
может быть опровергнута, так как заменяя ceteris paribus, можно получить
уже иную теорию и, следовательно, никакие проверки не могут считатьс
решающими.
А это значит, что "безжалостная" стратегия опровержения, которой следует
догматический фальсификационизм, в этих случаях проваливается, даже если бы
мы допустили существование абсолютно непоколебимого эмпирического базиса,
как пусковой площадки для разрушительных залпов modus tol-lens;* ведь цель,
по которой велся бы огонь, оказывается совершенно неуязвимой. (28) И когда
такими целями оказываются наиболее значительные, "зрелые" теории,
знаменующие собой целые этапы в истории науки, они prima facie приобретают
репутацию "неопровержимых". Но более того, по критериям догматического
фальсификационизма под эту категорию подпадают и все вероятностные
(probabilistic) теории, ибо никакая конечная подборка фактов не может
опровергнуть универсальную вероятностную теорию; (29 )такие теории, как и
теории с ограничением ceteris paribus, не имеют эмпирического базиса. Но
тогда догматический фальсификационист, в соответствии со своими правилами,
должен отнести даже самые значительные научные теории к метафизике, где нет
места рациональной дискуссии - если исходить из критериев рациональности,
сводящихся к доказательствам и опровержениям, - поскольку метафизические
теории не являются ни доказуемыми, ни опровержимыми. Таким образом,
критерий демаркации догматического фальсификациониста оказывается в высшей
степени антитеоретическим.
(Кроме того, можно было бы легко показать, что ограничение ceteris paribus
является не исключением, а правилом в науке. В конце концов, наука - не
сувенирная лавка, где выставляются напоказ всяческие местные или привозные
диковинки. Возьмем высказывание "Все жители Брайтона умерли от саркомы
легких в период между 1950 и 1960 гг.". Оно не содержит в себе ничего
логически невозможного и даже может быть истинным. Но поскольку в нем
утверждается нечто имеющее лишь микроскопическую вероятность, то оно могло
бы заинтересовать какого-нибудь чудака, коллекционирующего курьезы, или
иметь ценность черного юмора, но никак не научную ценность. Можно сказать,
что высказывание является научным, если только оно выражает какую-либо
причинную зависимость; но вряд ли можно предположить, что причиной смерти
от саркомы легких является жительство в Брайтоне.
Точно так же следовало бы считать чистейшим курьезом высказывание "Все
лебеди белые", даже если бы оно было истинным, при таком его понимании,
когда "лебединость" полагалась бы причиной "белизны". Тогда наблюдение
черного лебедя не могло бы опровергнуть это высказывание, поскольку оно
указывало бы только на то, что помимо "лебединости" существуют и другие
причины, из-за которых данный лебедь почернел. Поэтому высказывание "Все
лебеди белые" - либо курьез и легко опровержимо, либо научное высказывание
с ограничением ceteris paribus, а потому - неопровержимое . Так мы приходим
к выводу, что чем упорнее теория сопротивляется эмпирическим фактам, тем
больше оснований считать ее "научной". "Неопровержимость" превращается в
отличительную черту науки) (s0
)
Итак: классические джастификационисты допускают только доказательно
обоснованные теории; нео-классические джастификационисты допускают
вероятностно-обоснованные (probable) теории; догматические
фальсификационисты приходят к тому, что никакие теории ни в коем случае не
могут считаться допустимыми. А ведь они начинали с того, что теории
допустимы, если опровержимы, то есть противоречат конечному числу
наблюдений. Но если бы даже такие теории существовали, с логической точки
зрения, они были бы слишком близкие к эмпирическому базису.
Например, с позиции догматического фальсификациониста, теория "Все планеты
движутся по эллиптическим орбитам" может быть опровергнута пятью
наблюдениями, следовательно она является научной. Теория "Все планеты
движутся по круговым орбитам" может быть опровергнута четырьм
наблюдениями, поэтому догматический фальсификационист будет считать ее еще
более научной. И уж самой научной будет теория "Все лебеди белые",
опровержимая одним единственным наблюдением. Но при этом еще придетс
отрицать научность всех вероятностно обоснованных теорий, включая теории
Ньютона, Максвелла, Эйнштейна - поскольку никакое конечное число наблюдений
не может их опровергнуть.
Если принять критерий демаркации догмагического фальсификационизма, а также
ту идею, что "фактуальные высказывания" доказательно обосновываютс
фактами, те придется признать, что самые значительные если не все, теории,
когда-либо принятые в науке, являются метафизическими, что большая часть,
если не все, из того, что считалось научным прогрессом, на самом деле было
псевдопрогрессом, что почти все, если не все сделанное в науке являетс
иррациональным. Если же мы, приняв этот критерий, вместе с нашим
догматическим фальсификационистом все же признаем, что научные высказывани
не могут доказательно обосновываться фактами, то нам угрожает полный
скептицизм:
вся наука превращается в несомненно иррациональную метафизику и должна быть
отброшена. Тогда научные теории не только равно недоказуемы и невероятны,
но также и равно неопровержимы. Если признать еще и то что не только
теоретические, но любые высказывания в науке погрешимы, то это значит, что
приходит конец всем разновидностям догматического джастификационизма как
теории научной рациональности.
б) Методологический фальсификационизм. "Эмпирический базис"
Крушение догматического фальсификационизма под напором фаллибилистских
аргументов заставляет вернуться к его предпосылкам. Если все научные
предложения суть не что иное как опровержимые теории, их можно подвергать
критике только за их логическую непоследовательность. Тогда в каком смысле
(если вообще можно найти такой смысл) наука является эмпирической? Если
научные теории не могут считаться ни доказуемыми, ни
вероятностно-обоснованными, ни опровержимыми, то выходит, что скептики, в
конечном счете, правы: наука есть не что иное, как напыщенная спекуляция и
нет никакого прогресса научного знания. Можем ли мы еще как-нибудь
противостоять скептицизму? Можем ли мы. спасти научный критицизм от
фаллибилизма*? Возможна ли фаллибилистская теория научного прогресса? Ведь
если даже научная критика погрешима, то на каком основании можно было бы
признать падение научной теории?
Наиболее интригующий ответ дает методологический фальсификационизм.
Поскольку это разновидность конвенционализма, нам придется вначале
рассмотреть, что такое конвенционализм.
Имеется важное различие между "пассивной" и "активной" теориями познания.
"Пассивисты" полагают, что истинное знание - это тот след, который
оставляет Природа на совершенно инертном сознании; активность духа
обнаруживается только в искажениях и отклонениях от истины. Самой
влиятельной школой пассивистов является классический эмпирицизм.
Приверженцы "активной" теории познания считают, что Книга Природы не может
быть прочитана без духовной активности, наши ожидания или теории - это то,
с помощью чего мы истолковываем ее письмена. (31) Консервативные
"активисты" полагают, что базисные ожидания врождены, благодаря им
окружающий нас мир становится "нашим миром", в котором мы отбываем
пожизненное заключение. Идея о том, что мы живем и умираем, не покида
тюрьмы своих "концептуальных каркасов", восходит к Канту;
кантианцы-пессимисты полагают, что из-за этого затворничества реальный мир
навсегда остается непознаваемым для нас, а кантианцы-оптимисты уверены в
том, что Бог вложил в нас такой "концептуальный каркас", который в точности
соответствует этому миру. (32) "Революционные активисты" верят, что
концептуальные каркасы могут развиваться и даже заменяться новыми, лучшими;
мы сами строим наши "тюрьмы", но сами же и перестраиваем их. (33)
Путь от консервативного к революционному активизму, на который ступил
Уэвелл, был затем продолжен Пуанкаре, Мильо и Леруа. Уэвелл считал, что
развитие теорий идет путем проб и ошибок, когда разыгрываются "прелюдии к
индуктивным эпохам". Затем, когда наступают "индуктивные эпохи", лучшие из
теорий получают доказательное обоснование - главным образом за счет
априорных соображений, называемых им "прогрессивной интуицией". Затем
наступают "последствия индуктивных эпох"; наращивание разработок
вспомогательных теорий. (34) Пуанкаре, Мильо и Леруа питали недоверие к
идее доказательства через "прогрессивную интуицию" и предпочитали объяснять
непрерывные успехи ньютоновской механики методологическим решением ученых.
Это значит, что, находясь под впечатлением длительного периода эмпирических
успехов этой теории, ученые могут решить, что опровергать эту теорию вообще
непозволительно. В соответствии с этим решением, ученые стараютс
ликвидировать явные аномалии (либо не пытаются сделать это) с помощью
вспомогательных гипотез или иных "конвенционалистских уловок". ( 35)
Такой консервативный конвенционализм имеет, однако, тот недостаток, что не
позволяет освободиться из построенных нами же тюрем, когда первоначальный
период проб и ошибок уже пройден и великие решения приняты. Проблема
элиминации теорий, торжествовавших в течение длительного времени, таким
образом не решается. Согласно консервативному конвенционализму, у
экспериментов достает сил, чтобы ниспровергнуть молодые теории, но со
старыми, прочно обосновавшимися, это уже не проходит: а это значит, что по
мере того, как растет наука, сила эмпирических доводов уменьшается. (36)
Критики Пуанкаре отвергли его идею, сводящуюся к тому, что, хотя ученые
сами строят свои концептуальные каркасы, приходит время, когда эти каркасы
превращаются в тюрьмы, которые уже нельзя разрушить. Из этой критики
выросли две соперничающие школы революционного конвенционализма: симплицизм
Дюгема и методологический фальсификационизм Поппера. (37)
Как конвенционалист, Дюгем считает, что никакая физическая теория не может
рухнуть от одной только тяжести "опровержений", но все же она обрушиваетс
от "непрерывных ремонтных работ и множества подпорок", когда "подточенные
червями колонны" больше не могут удерживать "покосившиеся своды"; (38)
тогда теория утрачивает свою первоначальную простоту и должна быть
заменена. Но если так, то фальсификация теории зависит от чьего-либо вкуса
или, в лучшем случае, от научной моды; слишком многое решается тем,
насколько сильна приверженность ее некритически мыслящих сторонников.
Поппер вознамерился найти более объективный и более точный критерий. Дл
него был неприемлем выхолощенный эмпирицизм, от которого не был свободен
подход Дюгема, и он предложил методологию, позволяющую считать эксперимент
решающим фактором даже в "зрелой" науке. Эта методология соединяет в себе и
конвенционализм, и фальсификационизм, но, пишет он, "от (консервативных)
конвенционалистов меня отличает убеждение в том, что по соглашению мы
выбираем не универсальные, а сингулярные высказывани
(пространственно-временные) ", (39 )а от догматических фальсификационистов
- убеждение в том, что истинностные значения таких высказываний не могут
быть доказательно обоснованы фактами, но, в некоторых случаях,
устанавливаются по соглашению. (40)
Консервативный конвенционалист (или, если угодно, методологический
джастификационист) провозглашает неопровержимость некоторых
(пространственно-временных) универсальных теорий, исключительных по своей
объяснительной силе, простоте или красоте. Наш революционный
конвенционалист (или "методологический фальсификационист") провозглашает
неопровержимость некоторых (пространственно - временных) сингулярных
предложений, замечательных тем, что, если существует "соответствующа
методика", то всякий, кто обучится ей, приобретает способность решать
вопрос о "приемлемости" данного предложения. (41) Последнее может быть
названо "предложением наблюдения" пли "базисным предложением", но лишь в
кавычках. (42) Действительно, отбор всех таких предложений зависит от
решений, в основе которых лежит не одна только психология. Каждое такое
решение сопровождается еще и другим решением, связанным с выделением
множества принятых базисных предложений.
Эти два типа решений соответствуют двум посылкам догматического
фальсификационизма. Но между ними есть важное различие. Прежде всего,
методологический фальсификационист не является джастификационистом, у него
нет иллюзий относительно "экспериментальных доказательств" и он вполне
осознает и возможную ошибочность своих решений, и степень риска, на который
идет.
Методологический фальсификационист отдает себе отчет в том, что в
"экспериментальную технику", которой пользуется ученый, вовлечены
подверженные ошибкам теории, (43) "в свете которых" интерпретируются факты.
И все же, "применяя" эти теории, он рассматривает их в данном контексте не
как теории, подлежащие проверке, а как непроблематичное исходное знание
(background Knowledge),! "которое мы принимаем (условно, на риск) как
бесспорное на время проверки данной теории". (44) Он может назвать эти
теории, как и предложения, истинностные значения которых определяются им в
свете тех же теорий, "наблюдательными", но это только манера речи,
унаследованная от натуралистического фаль-сификационизма. (45)
Методологический фальсификационист использует наиболее успешные теории как
продолжения наших чувств, и перечень теорий, которые он готов допустить к
проверке других теорий, шире, чем список тех, наблюдательных в строгом
смысле, теорий, какие включил бы в него догматический фальсификационист.
Например, представим, что открыта радиозвезда с системой спутников,
вращающихся вокруг нее. Проверка теории тяготения на этой планетарной
системе, безусловно, представляла бы большой интерес. Допустим, что
обсерватория Джодрел Бэнк получила ряд пространственно-временных координат
планет, входящих в эту систему, которые несовместимы с данной теорией.
Можно рассматривать эти данные как множество потенциальных фальсификаторов.
Конечно, эти базисньк предложения не являются наблюдениями в прямом смысле,
но их можно считать "наблюдениями" в кавычках. Ведь этими предложениями
описываются положения планет, не доступные ни человеческому глазу, ни
оптическим инструментам. Их истинностные значения зависят от определенной
"экспериментальной техники". Последняя же основывается на применении хорошо
подкрепленной радиооптической теории. Назвать такие предложени
"наблюдательными" - не более, чем манера речи; в данном контексте это
означает только то, что при проверке теории тяготения методологический
фальсификационист относится к радиооптике как к "исходному знанию",
некритически. Для этого вида методологического фальсификационизма
характерна необходимость принятия решений, которыми проверяемая теори
отграничивается от непроблематичного исходного знания.* (6) (Все это очень
похоже на то, как Галилей "наблюдал" спутники Юпитера. Как было верно
замечено уже современниками Галилея, он опирался на оптическую теорию,
которая, если и существовала, то во всяком случае была и менее подкреплена,
и даже менее разработана, чем нынешняя радиооптика. С другой стороны, когда
зрительные ощущения человека называют "наблюдениями", это означает только
то, что мы "полагаемся" на сомнительную психологическую теорию
человеческого зрения (47).)
Это говорит о том, что конвенциональный элемент, как он понимается в данном
контексте, позволяет считать теорию "наблюдательной" (в методологическом
смысле). (48) Аналогично, конвенциональный элемент присутствует в решении
вопроса, какое значение истинности должно быть приписано базисному
предложению, принятому уже после того, как мы решили, какую теорию
использовать как "наблюдательную". Единичное наблюдение может быть
случайным результатом простой ошибки. Чтобы уменьшить риск,
методологический фальсификационист рекомендует принять меры безопасности.
Простейшая из них состоит в том, чтобы повторять эксперименты (сколько
раз-это дело соглашения), другая мера - "усиливать" потенциальные
фальсификаторы "хорошо подкрепленными фальсифицирующими гипотезами". (49)
Методологический фальсификационист также принимает во внимание, что
фактически такого рода соглашения приобретают институциональный характер и
одобряются научным сообществом; какие фальсификаторы "принимаются", а какие
нет, зависит от вердикта ученых-экспериментаторов. (50)
Именно так методологический фальсификационист устанавливает свой
"эмпирический базис". (Кавычки ставятся специально, чтобы подчеркнуть
"ироническое звучание" этого термина (51).) Такой "базис" вряд ли
соответствует критериям джастификационизма, в нем нет ничего доказательно
обоснованного-этот термин означает "сваи, забитые в болото". (52)
Конечно, если теория приходит в столкновение с таким "эмпирическим
базисом", она может быть названа "фальсифицированной" но "фальсификация"
здесь не означает опровержения. Методологическая "фальсификация" сильно
отличается от догматической фальсификации. Если теория фальсифицирована в
смысле догматического фальсификациониста, это значит, что она ложна; но
"фальсифицированная теория" все же может быть истинной. Если мы вслед за
"фальсификацией" еще и "элиминируем" теорию, то вполне можем элиминировать
истинную теорию или сохранить ложную (это как раз то, что должно вызвать
праведный гнев у старомодного джастификациониста).
Но тем не менее, методологический фальсификационист советует делать именно
это. Он понимает, что если мы хотим примирить фаллибилизм с рациональностью
(не джастификационистской), то обязаны найти способ элиминировать некоторые
теории. Если это не получится, рост науки будет ни чем иным, как ростом
хаоса.
Поэтому методологический фальсификационист призывает: "Чтобы заставить
метод отбора посредством элиминации работать и обеспечить выживание только
самых добротных теорий, надо создать для них условия суровой борьбы за
жизнь". (53) Раз теория фальсифицирована, она должна элиминироваться,
несмотря на связанный с этим риск: "мы работаем с теориями только до тех
пор, пока они не падают под проверками". (54) С методологической точки
зрения, элиминация должна быть окончательной: "в общем случае
интерсубъективно проверяемую фальсификацию мы считаем окончательной...
Подкрепляющая оценка, совершаемая в более поздний период времени..., может
заменить позитивную степень подкрепления негативной, но не наоборот" (55).
Выбраться из ложной колеи можно лишь с помощью эксперимента, который
"помогает нам сойти с дороги, которая ведет в тупик". (56)
В отличие от догматического фальсификациониста, методологический
фальсификационист различает простое отбрасывание и опровержение. (57)
Он-фаллибилист, но его фаллибилизм не ослабляет его критический запал:
подверженные ошибкам высказывания он превращает в "базис", чтобы продолжать
свою;
твердую политику. На этом основании он предлагает новый критерий
демаркации: только те теории, то есть высказывания, не являющиес
"предложениями наблюдения", которые запрещают определенные "наблюдаемые"
состояния объектов и поэтому могут быть "фальсифицированы" и отброшены,
являются "научными". Другими словами, теория является "научной" (или
"приемлемой"), если она имеет "эмпирический базис". В этом критерии четко
видна разница между догматическим и методологическим фальсификационизмом.
(58)
Методологический критерий демаркации куда более либерален, чем
догматический. Методологический фальсификационизм раскрывает перед
критицизмом новые горизонты: гораздо больше теорий квалифицируются как
"научные". Мы уже видели, что "наблюдательных" (в кавычках) теорий больше,
чем наблюдательных (без кавычек), и, следовательно, "базисных" (в кавычках)
предложений больше, чем базисных (без кавычек). (59)
Кроме того, вероятностные теории тоже могут теперь квалифицироваться как
"научные": хотя они не фальсифицируемы, они легко превращаются в
"фальсифицируемые" посредством принятия добавочного решения (третьего
типа). Это решение ученый может принять, уточнив некоторые правила
отбрасывания, которые могут сделать статистически интерпретированное
подтверждение "несовместимым" с вероятной теорией. (60 )
Но даже эти три решения недостаточны для "фальсификации", теории, котора
не может объяснить что-либо "наблюдаемое" без ограничения ceteris paribus.
Никакого конечного числа "наблюдений" не достаточно, чтобы
"фальсифицировать" такую теорию. Однако, если это так, то можно ли разумно
защищать методологию, которая претендует "интерпретировать законы природы и
теории как... высказывания, которые частично разрешимы, то есть они - по
логическим основаниям - не верифицируемы, но асимметричным образом только
фальсифицируемы. . ."? (61) Как можем мы интерпретировать теории, подобные
теории тяготения и динамике Ньютона, в терминах "частичной разрешимости"?
(62) Как в таких случаях, не кривя душой, пытаться "избавиться от ложных
теорий, - найти в теории слабые места, чтобы отвергнуть ее, если она в
результате проверки оказывается фальсифицированной"? (63) Как мы можем
включить их в сферу рациональной дискуссии?
Методологический фальсификационист решает эту проблему, принимая новое
решение (четвертого типа): когда мы проверяем теорию вместе с ограничением
ceteris paribus и находим, что эта конъюнкция опровергнута, мы должны
решить, считать ли это опровержение также и опровержением специфической
теории.
Например, можно принять "аномалию" перигелия Меркурия как опровержение
конъюнкции из трех элементов: теории Ньютона, известных граничных условий и
ограничения ceteris paribus - Nз. Затем "сурово" проверить граничные
условия (64) и, может быть, перевести их в ранг "непроблематичного
исходного знания". Из этого будет следовать, что опровергнута ина
конъюнкция, уже из двух элементов - теории Ньютона и ограничение ceteris
paribus - N2. Теперь надо принимать главное решение: снести и ограничение
ceteris paribus в общий котел "непроблематического исходного знания". Это
тоже можно сделать, если ограничение ceteris paribus хорошо подкреплено.
Что означает "суровая" проверка ограничения ceteris paribus? Надо
предположить что существуют другие факторы, воздействующие на данное
событие, определить эту . факторы и проверить конкретные допущения о них.
Если многие из этих допущений опровергнуты, ограничение ceteris paribus
может считаться хорошо подкрепленным.
Но если принято решение о "приемлемости" ограничения ceteris paribus, то
это влечет за собой очень рискованные последствия Если это входит в
"исходное знание", та предложения, описывающие перигелий Меркурия,
рассматриваются уже не как эмпирический базис N2, а как эмпирический базис
самой теории Ньютона, и, следовательно, то что было простой "аномалией",
становится решающим свидетельством против N , eе фальсификацией. (Некое
событие, описываемое мое предложением А, можно назвать "аномалией" по
отношению к теории Т', если А- потенциальный фальсификатор конъюнкции Т и
ограничения ceteris paribus; но то же предложение становится потенциальным
фальсификатором самой теории Т, если принято решение считать ограничение
ceteris paribus частью "непроблематического исходного знания".)
Поскольку наш суровый фальсификационист считает опровержени
окончательными, он должен принять судьбоносное решение:
элиминировать теорию Ньютона; дальнейшая работа в рамках этой теории
объявляется нашим методологом иррациональной. Если же ученый не пойдет на
столь смелое решение, он "не сможет извлечь из опыта какую-либо пользу",
оставаясь при мнении, что в его задачу "входит защита столь успешно
действующей системы от критики до тех пор, пока эта система не будет
окончательно опровергнута" (66). Тогда он рискует превратиться в апологета,
который всегда готов заявить, что "расхождения, которые, мол, существуют
между данной теорией и экспериментальными результатами, лежат на
поверхности явлений и исчезнут при дальнейшем развитии нашего познания".
(66) Но для фальсификациониста это означало бы поступать "вразрез с той
критической установкой, которая... должна характеризовать ученого", (67)
что недопустимо.
По излюбленному выражению методологического фальсификациониста, теори
должна "сама лезть на рожон".
Даже в хорошо определенном контексте методологический фальсификационист
оказывается в очень затруднительном положении, когда должен принять
решение: где же проходит граница между проблематичным и непроблематичным
знанием. Затруднение особенно драматично, когда это решение касаетс
ограничения ceteris paribus, когда одно из сотен "аномальных явлений"
возводится в ранг "решающего эксперимента" и объявляется, что именно в
данном случае эксперимент был "управляемым". (68 )
Таким образом, с помощью этого решения четвертого типа (69) наш
методологический фальсификационист в конечном счете получает право считать
любую теорию, чья судьба похожа на теорию Ньютона, "научной". (70 )
В самом деле, нет никаких причин, почему бы не сделать и следующий шаг в
принятии решений. Что мешает решить, что некая теория, которую даже все эти
четыре типа решений не могут превратить в фальсифицируемую, все же должна
считаться опровергнутой, если она войдет в противоречие с другой теорией,
столь же научной (на тех же, да к тому же предварительно уточненных
основаниях) и столь же хорошо подкреплена? (71) Далее, если мы отбрасываем
одну теорию из-за того, что ее потенциальные фальсификаторы кажутс
истинными в свете некоторой "наблюдательной" теории, то почему бы не
отбросить другую теорию из-за того, что она непосредственно входит в
столкновение с тем, что может быть отнесено к непроблематическому исходному
знанию?
Это уже пятый тип решения, позволяющий элиминировать даже "формально
метафизические" теории, то есть утверждения с кванторами "все" и
"некоторые" либо чисто экзистенциальные утверждения*, поскольку они по
самой своей логической форме не могут иметь (пространственно-временных)
сингулярных потенциальных фальсификаторов. (72 )
Подведем итоги. Методологический фальсификационизм предлагает интересное
решение проблемы - как соединить постоянный критицизм с фаллибилизмом. Он
не только предлагает философское основание для фальсификации после того,
как фаллибилизм выбил почву из-под ног догматического фальсификационизма,
но и значительно расширяет горизонты критицизма. Представив фальсификацию в
новом облике, он спасает притягательный кодекс чести догматического
фальсификациониста, согласно которому научная добросовестность в том, чтобы
задумать и осуществить такой эксперимент, что, если его результат
противоречит теории, теория должна быть отброшена.
Методологический фальсификационизм представляет собой заметный шаг вперед
по сравнению с догматическим фальсификационизмом и консервативным
конвенционализмом. Он рекомендует принимать рискованные решения. Но риск в
какой-то момент может перейти в безрассудство, и возникает вопрос, нельз
ли как-то его уменьшить?
Рассмотрим поближе, в чем здесь заключается риск.
В этой методологии, как ни в какой другой разновидности конвенционализма,
решения играют действительно критическую роль. Однако решения могут
заводить в безвыходные тупики. Методологический фальсификационист понимает
это лучше других. Но он полагает, что такой ценой мы платим за возможность
прогресса.
Нельзя не отдать должное отваге нашего методологического
фальсификациониста. Он, видимо, чувствует себя героем, лицом к лицу
столкнувшимся с двумя смертельными опасностями, хладнокровно оценившим их и
избравшим меньшее зло. Одна из этих опасностей - скептический фаллибилизм с
его принципом "все проходит", с отчаянным отрицанием всех интеллектуальных
стандартов, а значит, и идей научного прогресса. Ничто не может быть
установлено, ничто не может быть отвергнуто, между отдельными системами
знания не может быть никакой связи. Рост наук - возврастание хаоса,
строительство Вавилонской башни.* Около двух тысяч лет ученые и научно
мыслящие философы предпочитали джастификационистские иллюзии, лишь бы не
быть ввергнутыми в этот кошмар. Некоторые из них думали, что есть только
один-единственный выбор между индуктивистским джастификационизмом и
иррационализмом. В. Рассел писал: "Я не вижу никакого выхода, кроме
догматического признания индуктивного принципа или чего-то ему равного;
иначе пришлось бы отбросить все или почти все, что наука или здравый смысл
признают знанием". (73) Но наш методологический фальсификационист гордо
отвергает такой "эскапизм". Он отваживается принять удар фаллибилизма, но
преодолевает скептицизм, проводя смелую и рискованную политику, а не
прячась за догмы. Он вполне сознает степень риска, но настаивает, что выбор
только один: между методологическим фальсификационизмом и иррационализмом.
Он предпочитает игру с небольшими шансами на победу, но говорит, что это
все же лучше, чем просто сдаться без игры. (74 )
И правда, те критики наивного фальсифи-кационизма, которые не смогли
предложить альтернативного метода критицизма, неизбежно скатывались к
иррационализму. Например, Нейрат заявлял, что фальсификация и последующа
элиминация гипотез могут стать "препятствием прогрессу науки", (75) но его
путаная аргументация не имеет никакой цены, если единственной замеченной им
альтернативой является хаос. Гемпель несомненно прав, подчеркивая, что
"наука дает множество примеров, когда конфликт между хорошо подтвержденной
теорий и каким-то не поддающимся объяснению результатом эксперимента
прекрасно разрешается тем, что последний признается как бы не имевшим
места, а не принесением в жертву теории", (76) но все же он признает, что
не видит иного "фундаментального стандарта", чем тот, какой выдвинут
наивным фальсификационизмом. (77 )
Нейрат и, кажется, Гемпель отвергают фальсификационизм как
"псевдорационализм", (78) но что такое "настоящий рационализм"? Поппер еще
в 1934 г. предупреждал, что "разрешительная" методология Нейрата (точнее
было бы сказать, отсутствие методологии) превратила бы науку в
не-эмпирическую и, следовательно, иррациональную:
"Нам необходимо некоторое множество правил, ограничивающих произвольность
"вычеркивания" (а также и "принятия") протокольных предложений. Нейрат не
формулирует никаких правил такого типа и тем самым невольно выбрасывает за
борт эмпиризм...
Любая система может быть оправданной, если кому-либо дозволяется (а по
Нейрату, это право предоставляется всем) просто "вычеркнуть" мешающее ему
протокольное предложение". (79 )
Поппер соглашается с Нейратом в том, что все высказывания подвержены
ошибкам, но он решительно настаивает на том, что прогресс невозможен без
твердой рациональной стратегии или метода, которыми следует
руководствоваться, когда одни высказывания противоречат другим. (80
)
Но не является ли твердая стратегия методологического фальсификационизма,
рассмотренная выше, слишком твердой? Не являются ли решения тех, кто
придерживается этой стратегии, слишком произвольными? Кое-кто мог бы даже
сказать, что методологический фальсификационизм отличается от
догматического только тем, что лицемерно уверяет в своей преданности
фаллибилизму!
Критиковать теорию критики обычно трудно. Натуралистический
фальсификационизм было сравнительно легко опровергнуть, так как он покоитс
на эмпирической психологии восприятия; можно показать, что он просто ложен.
Но как фальсифицировать методологический фальсификационизм? Нет такого
бедствия, какое могло бы опровергнуть неджастификационистскую теорию
рациональности. Более того, если бы даже эпистемологическая катастрофа
разразилась, как могли бы мы узнать об этом? Мы лишены возможности судить о
том, увеличивается или уменьшается правдоподобие наших успешных теорий. (81
)
Пока еще нет общей теории критицизма даже в сфере научного знания, не
говоря уже о критике теорий рациональности. (82) Следовательно, если мы
хотим фальсифицировать методологический фальсификационизм, то нам придетс
делать это, не имея еще теории, с помощью которой такая критика могла быть
обоснована.
Если мы обратимся к истории науки, пытаясь понять, как происходили самые
знаменательные фальсификации, нам придется признать, что некоторые из них
были явно иррациональными либо покоились на таких принципах рациональности,
которые радикально отличались от тех, какие только что обсуждались нами.
Прежде всего, к вящему сожалению фальсификациониста, придется признать, что
упрямые теоретики часто и не думали подчиниться экспериментальным вердиктам
и действовали так, будто последних вовсе не было. Фальсификационистский
"закон и порядок" не мог бы допустить таких вольностей. Следующее
затруднение связано с фальсификацией теорий, взятых вместе с ограничением
ceteris paribus. (83) По фальсификационистским критериям фальсификация, как
она имела место в реальной истории, может выглядеть иррациональной. По этим
критериям, ученые часто необъяснимо медлительны. Например, понадобилось
целых восемьдесят пять лет, чтобы от признания аномальности перигели
Меркурия перейти к признанию этого же факта как опровержения ньютоновской
теории, несмотря на то, что ограничение ceteri s paribus было очень неплохо
подкреплено. С другой стороны, ученые часто кажутся слишком опрометчивыми.
Например, Галилей и его последователи, принявшие коперниковскую
гелиоцентрическую небесную механику вопреки множеству свидетельств против
вращения Земли ; или Бор и его последователи, принявшие теорию светового
излучения вопреки тому, что она противоречила хорошо подкрепленной теории
Максвелла.
Не так уж трудно заметить две характерные черты и догматического, и
методологического фальсификационизма, вступающие в диссонанс с
действительной историей науки.
1) проверка является (или должна быть) обоюдной схваткой между теорией и
экспериментом; в конечном итоге, только эти противоборствующие силы
остаются один на один;
2) единственным важным для ученого результатом такого противоборства
является фальсификация: "настоящие открытия - это опровержения научных
гипотез".
Однако история науки показывает нечто иное: Г) проверка-это столкновение по
крайней мере трех сторон: соперничающих теорий и эксперимента; 2')
некоторые из наиболее интересных экспериментов дают скорее подтверждения,
чем опровержения.
Но если это действительно так, то история науки не подтверждает нашу теорию
научной рациональности. Значит, мы перед выбором. Можно вообще отказатьс
от попыток рационального объяснения успехов науки. Значение научного метода
(или "логики исследования") в его функции оценки научных теорий и критери
прогресса научного знания в таком случае сводится к нулю. Можно еще,
конечно, пытаться объяснять переходы от одних "парадигм" к другим, положив
в основание социальную психологию. (85) Это путь Полани и Куна. (86)
Альтернатива этому - постараться, насколько возможно, уменьшить
конвенциональный элемент фальсификационизма (устранить совсем его нам не
удастся) и заменить наивный вариант методологического фальсификационизма,
характеризуемый приведенными выше тезисами (1) и (2), новой, утонченной
версией, которая должна дать более приемлемое основание фальсификации и,
таким образом, спасти идею методологии, идею прогресса научного знания. Это
путь Поппера, и я намерен следовать по этому пути.
в) Утонченный фальсификационизм против наивного методологического
фальсификационизма. Прогрессивный и регрессивный сдвиг проблемы
Утонченный фальсификационизм отличается от наивного фальсификационизма как
своими правилами принятия (или "критерием демаркации"), так и правилами
фальсификации или элиминации. Наивный фальсификационист рассматривает любую
теорию, которую можно интерпретировать как экспериментально
фальсифицируемую, как "приемлемую" или "научную". Для утонченного
фальсификациониста теория "приемлема" или "научна" только в том случае,
если она имеет добавочное подкрепленное эмпирическое содержание по
сравнению со своей предшественницей (или соперницей), то есть, если только
она ведет к открытию новых фактов. Это условие можно разделить на два
требования:
новая теория должна иметь добавочное эмпирическое содержание
("приемлемость"); и некоторая часть этого добавочного содержания должна
быть верифицирована ("приемлемость"). Первое требование должно проверятьс
непосредственно, путем априорного логического анализа; второе может
проверяться только эмпирически, и сколько времени потребуется для этого,
сказать сразу нельзя.
Наивный фальсификационист считает, что теория фальсифицируетс
"подкрепленным" предложением наблюдения, которое, противоречит ей (или,
скорее, которое он решает считать противоречащим ей). Утонченный
фальсификационист признает теорию Т фальсифицированной, если и только если
предложена другая теория Т' со следующими характеристиками: 1) Т' имеет
добавочное эмпирическое содержание по сравнению с Т, то есть она
предсказывает факты новые, невероятные с точки зрения Т или даже
запрещаемые ею; (87) 2) Т' объясняет предыдущий успех Т, то есть все
неопровергнутое содержание Т (в пределах ошибки наблюдения) присутствует в
Т'; 3) какая-то часть добавочного содержания Т' подкреплена. (88 )