с открытием фактов и законов (задача, которую должен решать ученый-эмпирик), ни с метафизическими рассуждениями о мире. Вместо этого она обращает свое внимание на саму науку, исследуя понятия и методы, которые в ней используются, их возможные результаты, формы суждений и типы логики, которые в ней применяются. Иными словами, она рассматривает проблемы такого рода, которые обсуждаются в этой книге. Философ науки исследует философские (то есть логические и методологические) основания психологии, а не «природу мысли». Он изучает философские основания антропологии, а не «природу культуры». В каждой области науки он в основном имеет дело с понятиями и методами этой области 1.

Некоторые философы предостерегают против слишком резкого разграничения работы ученых в определенной области и работы философа науки, имеющего отношение к этой области. В известном смысле такое предостережение правильно. Хотя следует всегда отличать работу ученого-эмпирика от деятельности философа науки, на практике эти две области обычно перекрещиваются. Творчески работающий физик постоянно сталкивается с методологическими вопросами. Какого рода понятия он должен использовать? Какие правила регулируют эти понятия? С помощью какого логического метода он может определить эти понятия? Как может он объединить эти понятия в суждения, а суждения — в логически связанную систему или теорию? На все эти вопросы он должен отвечать как философ науки. Очевидно, что на них нельзя ответить с помощью эмпирической процедуры. С другой стороны, нельзя сделать значительную работу в философии науки без основательного знания эмпирических результатов науки. В этой

1. Ограничение задач философии анализом понятий и методов науки, отождествление философии с логическим анализом научного языка, объявление традиционных проблем философии псевдопроблемами и метафизикой составляют основное содержание неопозитивистской концепции философии, впервые наиболее четко выдвинутой участниками Венского кружка, к которому принадлежал и Карнап. В настоящее время позитивистский подход к философии все больше и больше обнаруживает свою несостоятельность не только благодаря критике' со стороны других направлений, но главным образом под влиянием неумолимых фактов развития самой науки. —Прим. перев.

255

книге пришлось, например, подробно говорить о некоторых специфических чертах теории относительности. Другие детали этой теории не обсуждались, потому что сама теория привлекалась главным образом для того, чтобы разъяснить важное отличие между эмпирической геометрией и чистой или математической геометрией. Если исследователь в области философии науки не будет основательно понимать науку, он не сможет даже ставить важные вопросы о ее понятиях и методах.

Мои рассуждения об отличии задач философа науки от метафизических задач его предшественника — философа природы — имеют важное значение для анализа причинности, являющейся темой этой главы. Старые философы имели дело с метафизической природой самой причинности. Наша задача здесь состоит в том, чтобы изучить, как ученые в эмпирических науках используют понятие причинности, сделать совершенно ясным, что они имеют в виду, когда говорят: «Это есть причина того». Что означает в точности отношение причины — следствия? В повседневной жизни это понятие, конечно, остается неопределенным. Даже в науке часто оказывается неясным, что имеет в виду ученый, когда говорит, что одно событие «вызвало» (caused) другое. Одна из наиболее важных задач философии науки состоит в том, чтобы проанализировать понятие причинности и разъяснить его значение.

Даже историческое возникновение понятия причинности остается точно не выясненным. По-видимому, оно возникло как проекция человеческого опыта на мир природы. Когда мы толкаем стол, то чувствуем напряжение в мускулах. Если нечто подобное наблюдается в мире, когда, например, один бильярдный шар ударяет другой, легко представить аналогию между ударом шаров и толканием стола. Ударяющий шар является действующей силой. Он что-то делает с другим шаром, который начинает двигаться. Легко видеть, как люди примитивной культуры могли вообразить, что элементы природы являются одушевленными, как и они сами, благодаря душе, которая хочет, чтобы происходили некоторые вещи. Это особенно понятно по отношению к таким явлениям природы, которые вызывают большой ущерб. Гора будет ответственна за причинение обвала, а ураган — за разрушение деревни.

256

В настоящее время такой антропоморфический подход к природе больше не встречается среди цивилизованных людей и, конечно, среди ученых. Тем не менее элементы анимистического мышления продолжают сохраняться. Камень разбивает окно. Было ли это намерением камня? Конечно, нет, скажет ученый. Камень есть камень. Он не обладает никаким душевным стремлением. С другой стороны, большинство людей, даже сами ученые, не колеблясь скажут, что событие Ь, разбитие окна, было вызвано событием а, ударом камня о стекло. Что имеет в виду ученый, когда говорит, что событие b вызвано событием а? Он может сказать, что событие а «вызвало» или «произвело» событие Ь. Поэтому вы видите, что когда он пытается объяснить значение «причины», то обращается к таким фразам, как «производит», «вызывает», «создает», «творит». Все они представляют метафорические фразы, взятые из человеческой деятельности. Человеческая деятельность может в буквальном смысле вызывать, творить и производить различные другие события. Но в случае камня эти выражения нельзя брать буквально. Они не являются вполне удовлетворительным ответом на вопрос: «Что имеют в виду, когда говорят, что одно событие есть причина другого?»

Важно проанализировать это неясное понятие причинности, очистить его от всех старых, ненаучных компонентов, которые могут входить в него. Но сначала следует уяснить один важный пункт. Я не считаю,, что имеется какое-либо основание отрицать понятие причинности. Некоторые философы утверждают, что Давид Юм в своей известной критике причинности отрицал понятие причинности in toto (в целом). Я не считаю, что это было действительным намерением Юма. Он не имел в виду отрицать понятие причинности, а хотел лишь очистить его. Позднее этот вопрос будет рассмотрен снова, но теперь я хочу сказать, что Юм отрицал только компонент необходимости в понятии причинности. Его анализ велся в правильном направлении, хотя, по мнению современных философов науки, он не заходил достаточно далеко и не был достаточно ясным. По моему мнению, нет необходимости рассматривать причинность как донаучное понятие, метафизическое в худшем смысле слова и, следовательно, подлежащее устране-

257

нию. После того как понятие будет проанализировано и полностью разъяснено, выяснится, что оно содержит нечто, что может быть названо причинностью. Это нечто как раз и обосновывает его использование в течение столетий как учеными, так и в повседневной жизни.

Мы начнем анализ с вопроса: между какого рода объектами существует причинное отношение? Строго говоря, это не вещь, которая вызывает событие, а процесс. В повседневной жизни мы говорим, что некоторые вещи служат причиной событий. То, что действительно мы подразумеваем здесь, это то, что некоторые процессы или события служат причиной других процессов или событий. Мы говорим, что солнце — причина роста растений. На самом деле мы имеем в виду, что причина — процесс солнечной радиации. Но если мы рассматриваем «процессы» или «события» как объекты, входящие в отношение причины и следствия, то мы должны определить эти термины в очень широком смысле. Мы должны включить сюда, хотя этого мы не делаем в повседневной жизни, процессы, которые являются статическими.

Рассмотрим, например, стол. Я не могу заметить каких-либо изменений в нем. Вчера он мог изменить свое положение, в будущем он сломается или разрушится, но в данный момент я не вижу никаких изменений. Можно предположить, что его температура, масса, даже отражение света от его поверхности и т. п. остаются неизменными в течение некоторого периода времени. Это событие — существование стола без изменений— представляет также процесс. Это статический процесс, в котором относящиеся к нему величины остаются постоянными с течением времени. Если говорят о процессах или событиях, входящих в отношение причины — следствия, мы должны признать, что эти термины включают и статические процессы. Они обозначают любую последовательность состояний физической системы, как изменяющихся, так и неизменных.

Часто говорят, что обстоятельства или условия образуют причины или следствия. Это также допустимый способ речи, и здесь не существует никакой опасности брать термин в слишком узком смысле, потому что статическое или постоянное условие также представляет условие. Предположим, что мы исследуем причину столкновения двух автомобилей на шоссе. Мы должны из-

258

учить не только изменяющиеся условия — как двигались автомобили, поведение шоферов и т. п., — но также условия, которые оставались постоянными в момент столкновения. Мы должны проверить состояние поверхности дороги. Была ли она влажной или сухой? Не светило ли солнце прямо в лицо одному из шоферов? Такого рода вопросы могут также оказаться важными для определения причин катастрофы. Для полного анализа причин мы должны исследовать все относящиеся к нему условия, как постоянные, так и изменяющиеся. Может оказаться, что на конечный результат повлияет множество различных факторов.

Когда умирает человек, доктор должен установить причину смерти. Он может написать «туберкулез», как если бы существовала только одна причина смерти. В повседневной жизни мы часто требуем отдельной причины для события — определенной причины смерти, определенной причины столкновения. Но когда мы исследуем ситуацию более тщательно, мы обнаружим, что могут быть даны многие ответы, зависящие от точки зрения, с которой выдвигается вопрос. Автодорожный инженер может сказать: «Да, я много раз до этого говорил, что это плохое покрытие для шоссе. Оно становится очень скользким, когда оно сырое. Теперь мы имеем еще одно происшествие, которое доказывает это!» По мнению инженера, несчастный случай имел причиной скользкость дороги. Он интересуется событием со своей точки зрения. Он выделяет это как определенную причину. В одном отношении он прав. Если бы последовали его совету и дорога имела бы другую поверхность, она не была бы такой скользкой. Другие вещи оставались бы теми же самыми, и несчастья могло бы не случиться. Трудно быть уверенным в этом в любом частном случае, но по крайней мере имеется хорошая возможность того, что инженер прав. Когда он утверждает, что «это есть причина», он имеет в виду следующее: это представляет важное условие такого рода, что если бы его не было, то несчастного случая не произошло бы.

Другие люди, когда их спросят о причине происшествия, могут упомянуть другие условия. Дорожная полиция, которая изучает причины уличных происшествий, захочет знать, нарушали ли водители какие-либо

259

дорожные правила. Ее работа состоит в наблюдении за такими действиями, и если она обнаружит, что правила нарушались, то будет считать нарушение причиной катастрофы. Психолог, который опросит одного из шоферов, может заключить, что шофер был в состоянии тревоги. Он был так глубоко охвачен беспокойством, что не мог быть достаточно внимательным при приближении к другой машине на перекрестке. Психолог может сказать, что тревожное состояние человека было причиной катастрофы. Он выделяет этот фактор, интересующий его больше всего из всей полной ситуации. Для него это интересная, решающая причина. Он также может быть прав, потому что, если бы человек не был в состоянии тревоги, несчастного случая могло бы не быть или даже, вероятно, не было бы. Инженер по автомобильным конструкциям может найти другую причину, такую, как дефект конструкции одного из автомобилей. Механик гаража может указать на неисправность тормозов одного из автомобилей. Каждое лицо, смотря на всю картину со своей точки зрения, может обнаружить некоторое условие, такое, что оно может точно сказать: если бы такого условия не существовало, то происшествия бы не случилось.

Ни один из этих людей не может, однако, ответить на более общий вопрос: что послужило определенной причиной происшествия? Они дают только множество различных частных ответов, указывая на специальные условия, которые могли повлиять на окончательный результат. Никакая отдельная причина не может быть выделена как определенная причина. В самом деле, ведь это же очевидно, что никакой определенной причины здесь не существует. Существует много компонентов, относящихся к сложной ситуации, каждый из которых влияет на происшествие в том смысле, что если бы этот компонент отсутствовал, то катастрофа могла бы не произойти. Если должно быть найдено причинное отношение между происшествием и предыдущим событием, то это предыдущее событие должно быть полной предыдущей ситуацией. Когда говорят, что эта ситуация является «причиной» происшествия, имеют в виду то, что если бы предыдущая ситуация была дана со всеми ее деталями и относящимися к ней законами, то происшествие могло

260

бы быть предсказано. Никто в действительности, конечно, не знает и не может знать все факты и относящиеся к ним законы. Но если бы кто-то это знал, он мог бы предсказать столкновение. «Относящиеся к делу законы» включают не только законы физики и технологии (относящиеся к трению на дорогие, движению автомобилей, операции торможения и т. п.), но также физиологические и психологические законы. Знание всех этих законов, так же как относящихся сюда отдельных фактов, должно предполагаться до того, как можно будет предсказать результат.

Итог такого анализа можно резюмировать следующим образом: причинное отношение означает предсказуемость. Это не означает действительную предсказуемость, потому что никто не может знать всех относящихся к событию фактов и законов. Оно означает предсказуемость в том смысле, что, если полная предыдущая ситуация будет известна, событие может быть предсказано. По этой причине, когда я употребляю термин «предсказуемость», я беру его в известном метафорическом смысле. Она не означает возможности действительного предсказания кем-либо события, а скорее, потенциальную предсказуемость. Если будут даны все относящиеся к событию факты и законы природы, возможно предсказать это событие до того, как оно случится. Это предсказание является логическим следствием фактов и законов. Иными словами, существует логическое отношение между полным описанием предыдущих условий, относящихся к ним законов и предсказанием события.

Отдельные факты, входящие в предыдущую ситуацию, в принципе могут быть известными. (Мы игнорируем здесь практическую трудность получения всех фактов, так же как принципиальные границы, налагаемые квантовой теорией на знание всех факторов на внутриатомном уровне.) В отношении знания соответствующих законов возникает еще более широкая проблема. Когда причинное отношение определяется путем утверждения, что событие может быть логически выведено из совокупности фактов и законов, то чгб здесь подразумевается под «законами»? Возникает искушение сказать, что под ними подразумеваются все те законы, которые можно найти в учебниках по различным

261

наукам и которые связаны с ситуацией, более точно, все относящиеся к событию законы, которые известны в данное время. На формальном языке, событие У в момент времени Т вызывается предшествующим событием X, если и только если У выводимо из X с помощью законов LT, известных в момент Т.

Легко видеть, что это не очень полезное определение причинного отношения. Рассмотрим следующий противоречащий пример. Существует исторический отчет о событии В, которое произошло в древние времена, вслед за событием А. В момент времени Т1 люди не могли объяснить В. Теперь В может быть объяснено с помощью некоторых законов L* путем демонстрации того, что В логически следует из Л и L*. Но в момент времени Т1 законы L* были неизвестны и, следовательно, событие В не могло быть объяснено как результат события А. Предположим, что в момент времени Т1 ученый выдвигал в качестве гипотезы утверждение, что событие В вызывалось событием А. Оглядываясь назад, можно сказать, что эта гипотеза была истинной, хотя ученый не мог доказать ее. Он был не в состоянии доказать ее, потому что законы, которые были известны ему, lt, не включали законов L*, которые являются существенными для доказательства. Однако, если принять определение причинйого отношения, предложенное в предыдущем параграфе, необходимо сказать, что утверждение ученого было ложно. Оно ложно потому, что он не был в состоянии вывести В из А и LTr Иными словами, его утверждение должно быть названо ложным, даже если сейчас известно, что оно истинно.

Неадекватность предложенного определения выявляется также тогда, когда мы размышляем о том факте, что современное знание законов науки весьма далеко от полноты. Современные ученые знают гораздо больше, чем ученые любой предыдущей эпохи, но, конечно, они знают меньше, чем будут знать (если цивилизация не будет разрушена катастрофой) ученые через сотни лет. Никогда наука не будет обладать полным знанием всех законов природы. Однако, как было показано раньше, чтобы получить адекватное определение причинности, следует обратиться скорее к целой системе законов, чем к тем законам, которые известны в какое-либо определенное время.

262

Что имеют в виду, когда говорят, что событие В имет причиной событие Л? Существуют ли определенные законы природы, из которых событие В может быть логически выведено, когда они объединяются с полным описанием события Л? Существенно или несущественно то, что могут быть установлены законы L? Конечно, это существенно, если требуется доказательство истинности утверждения. Но это не существенно для придания смысла утверждению. Вот что делает анализ причинности такой трудной, ненадежной задачей. Когда говорят о причинной связи, то всегда неявно имеют в виду несформулированные законы природы. Было бы чересчур точным и слишком необычным для повседневного использования требовать, чтобы всякий раз, когда кто-то утверждает, что «Л есть причина В», он был в состоянии охарактеризовать все относящиеся сюда законы. Конечно, если он может установить все относящиеся сюда законы, то он докажет свое утверждение. Но такого доказательства нельзя требовать до установления осмысленности утверждения.

Допустим, что заключается пари, что через четыре недели будет дождь. Никто не знает, является ли это предсказание истинным или ложным. Прежде чем можно будет решить этот вопрос, должно пройти четыре недели. Тем не менее очевидно, что предсказание является осмысленным. Эмпирики, конечно, правы, когда говорят, что не существует никакого значения утверждения, если не имеется, хотя бы в принципе, возможности нахождения свидетельств, подтверждающих или опровергающих это утверждение. Но это не значит, что утверждение осмысленно, если и только если возможно разрешить вопрос о его истинности сегодня. Предсказание дождя осмысленно, хотя его истинность или ложность не может быть установлена сегодня. Утверждение, что А есть причина В, также является осмысленным, хотя говорящий может быть не в состоянии охарактеризовать законы, необходимые для доказательства утверждения. Это значит только, что если бы все факты, относящиеся к Л, вместе со всеми законами были известны, то появление В могло бы быть предсказано.

Здесь возникает трудный вопрос. Вытекает ли из такого определения отношения причины и следствия, что результат с необходимостью следует из причины? В опре-

263

делении ничего не говорится о необходимости. Оно просто утверждает, что событие В может быть предсказано, если все относящиеся к нему факты и законы будут известны. Но, вероятно, это уход от вопроса. Метафизик, который желает ввести необходимость в определение причинности, может аргументировать так: «Верно, что слово «необходимость» здесь не употребляется. Но зато говорится о законах, а законы представляют собой утверждения необходимости. Следовательно, необходимость в конечном счете входит сюда. Она является обязательной составной частью любого утверждения о причинной связи».

В следующей главе мы рассмотрим, что можно будет сказать в ответ на такие аргументы.

Глава 20

ВКЛЮЧАЕТ ЛИ ПРИЧИННОСТЬ

НЕОБХОДИМОСТЬ?

Включают ли законы необходимость? Эмпирики иногда формулируют свою позицию следующим образом: закон является просто условным утверждением универсального характера, "потому что он говорит об , общем. «В любое время, в любом месте, если физическое тело или система будут находиться в некотором состоянии, они перейдут в некоторое другое специфическое состояние». Это условное утверждение общего характера относительно времени и пространства. Такой подход иногда называют «кондиционализмом». Причинный закон просто устанавливает, что всякий раз, когда происходит событие вида Р (Р обозначает здесь не отдельное событие, а целый класс событий определенного вида), то будет следовать событие вида Q. В символической форме

(x)(PxQx). (1)

Это высказывание утверждает, что в любой пространственно-временной точке х, если имеет место Р, то будет выполняться условие Q.

Некоторые философы энергично возражают против такого взгляда. Они считают, что закон природы озна-

264

чает гораздо большее, чем просто условное утверждение универсального характера формы «если — тогда». Чтобы понять их возражение, необходимо точно рассмотреть, что понимают под высказываниями условной формы. Вместо общего утверждения (1) рассмотрим частный его случай для пространственно-временной точки а.

Ра Qa. (2)

Значение этого утверждения, «если в а происходит Р, то в ней происходит и Q», дается его таблицей истинности. Существуют четыре возможные комбинации значений истинности для двух компонентов утверждения.

1. Ра — истинно, Qa — истинно.

2. Pa —истинно, Qa —ложно.

3. Ра — ложно, Qa — истинно.

4. Pa —ложно, Qa — ложно.

Знак импликации «» должен пониматься таким образом, чтобы (2) устанавливало, что только вторая комбинация значений истинности не выполняется. Этот знак ничего не говорит о причинной связи между Pa и Qa. Если Pa ложно, то условное высказывание выполняется независимо от того, является ли Qa истинным или ложным. А если Qa истинно, то оно выполняется независимо от истинности или ложности Pa. Оно не выполняется только тогда, когда Pa истинно, а Qa ложно.

Очевидно, что это не сильная интерпретация закона. Когда говорят, например, что железо расширяется, когда оно нагревается, то не означает ли это нечто большее, чем простую констатацию факта, что одно событие следует за другим? Можно ведь также сказать, что, когда железо нагревается, Земля будет вращаться. Это также условное утверждение, но оно не будет называться законом, потому что нет основания верить, что вращение Земли имеет какую-то связь с нагреванием куска железа. С другой стороны, когда закон формулируется в условной форме, не выражает ли он наряду со значением компонент, которые устанавливают некоторого рода связь между двумя событиями, нечто большее, чем простой факт, что, когда встречается одно событие, оно будет сопровождаться другим событием?

265

Верно, что, когда говорят о законе, то обычно имеют в виду нечто большее, но, что означает это «большее», трудно анализировать. Здесь мы сталкиваемся с проблемой точного выявления «познавательного содержания» какого-либо утверждения. Познавательное содержание составляет то, что высказывается в утверждении и что способно быть либо истинным, либо ложным. Часто крайне трудно решить, что принадлежит к познавательному содержанию утверждения в целом и что-г к значению его компонентов, которые не имеют отношения к познавательному содержанию всего утверждения.

Иллюстрацией такого рода неопределенности является случай в суде, когда один свидетель говорит: «К несчастью, грузовик ударил мистера Смита и сломал ему левое бедро». Другой свидетель дает показания, которые ясно указывают, что предыдущий свидетель не считал это «несчастьем» вообще. В действительности он был очень доволен видеть мистера Смита раненым. Лгал ли он или нет, когда употреблял слово «к несчастью»? Если установят, что свидетель не сожалеет о происшедшем случае, то, очевидно, он использовал слово «к несчастью», чтобы обмануть других. С этой точки зрения можно сказать, что он лжет. Но с точки зрения суда, предполагающего, что утверждение было сделано под присягой, на вопрос о ложности свидетельства трудно ответить. Возможно, что судья решит, что употребление слова «к несчастью» не имеет никакого отношения к реальному содержанию утверждения. Грузовик ударил мистера Смита и сломал ему бедро. Свидетель говорил об этом как о несчастье, чтобы произвести впечатление, что он сожалеет о случившемся, хотя фактически он этого не чувствует. Но это не существенно для его основного утверждения.

Если бы свидетель сказал: «Мистера Смита ударил грузовик, и я очень сожалею, что это случилось с ним», тогда его утверждение о сожалении было бы более явным и, возможно, вопрос о лжесвидетельстве был бы более уместным. В любом случае обнаруживается, что часто нелегко решить, что принадлежит к познавательному содержанию утверждения, а что просто представляет фактор непознавательного рода. Язык имеет грамматику, но он не имеет правил, чтобы охарактеризовать то, что имеет отношение к значению истинности

266

предложения. Если кто-то говорит «к несчастью», когда он фактически не чувствует никакого сожаления, является ли его утверждение ложным? Ни в словаре, ни в грамматике языка не существует ничего такого, что помогло бы ответить на этот вопрос. Лингвисты могут лишь описывать то, как обычно культурные люди понимают некоторые утверждения. Они не могут создать правил для решения вопроса в каждом данном случае. При отсутствии таких правил невозможно сделать точный анализ познавательного содержания некоторых неопределенных утверждений.

Точно та же трудность возникает при попытке решить, представляет ли предложение вида «(х) (Рх Qx)» полную формулировку закона или же оно оставляет вне поля зрения что-то существенное. С тех пор как философы науки начали формулировать законы с помощью символа материальной импликации «гэ», стали раздаваться голоса против такой формулировки. Чтобы назвать нечто «законом природы», утверждают некоторые философы, мы должны сказать нечто большее, чем констатировать, что одно событие сопровождается другим. Закон предполагает, что второе событие должно следовать из первого. Существует некоторого рода необходимая связь между Р и Q. Прежде чем это возражение может быть полностью оценено, мы должны сначала точно выяснить, что эти философы понимают под «необходимостью» и принадлежит ли это значение к познавательному содержанию утверждения о законе.

Многие философы пытались объяснить, что они понимают под «необходимостью», когда она применяется к законам природы. Один немецкий философ, Бернард Бавинк, пошел при этом так далеко, что в своей работе «Результаты и проблемы естествознания» утверждал, что необходимость в законах природы представляет логическую необходимость. Большинство философов науки отрицают это. По моему мнению, это совершенно ошибочно. «Логическая необходимость» означает «логическую правильность». Утверждение является логически правильным, если только оно ничего не говорит о мире. Оно верно просто благодаря значению терминов, встречающихся в утверждении. Но законы природы являются условными, то есть для любого закона весьма легко дать внутренне непротиворечивое описание

267

такой последовательности процессов, которая нарушала бы его.

Рассмотрим закон: «Когда железо нагревается, оно расширяется». Другой закон утверждает: «Когда железо нагревается, оно сжимается». Во втором з,аконе не существует никакого логического противоречия. С точки зрения чистой логики он так же правилен, как и первый закон. Но первый закон принимается скорее, чем второй, потому что он описывает регулярность, наблюдаемую в природе. Законы логики могут быть открыты логиком, сидящим за письменным столом и пишущим знаки на бумаге или даже думающим о них с закрытыми глазами. Никакой закон природы не может быть открыт подобным образом. Законы природы могут быть открыты только путем наблюдения мира и описания его регулярностей. Поскольку закон утверждает, что регулярность имеет место во все времена, он должен быть гипотетическим (tentative) утверждением. Он всегда может оказаться ошибочным благодаря будущим наблюдениям. Законы же логики будут выполняться при всех рассматриваемых условиях. Если существует необходимость в законах природы, она, конечно, не является логической необходимостью.

Что может философ иметь в виду, когда он говорит о необходимости в законе природы? Возможно, он скажет: «Я имеют в виду то, что, когда происходит Р, не может не последовать Q. Оно должно произойти. И это не может быть иначе». Но такие выражения, как «должно произойти» и «не может быть иначе», являются только другими способами выражения «необходимости», и все еще не ясно, что под ними подразумевается. Конечно, философ не будет отрицать условного утверждения (х) (Рх :э Qx). Он соглашается, что при формулировании закона такие утверждения всегда предполагаются, но он находит их слишком слабыми для выражения закона. Поэтому он хочет усилить их.

Чтобы разъяснить этот вопрос, предположим, что имеются два физика, каждый из которых обладает тем же самым фактическим знанием и каждый из которых также опирается на ту же систему законов. Физик I составляет список этих законов, выражая их в универсальной условной форме (х) (Px^Qx).On довольствуется такой формулировкой и не хочет добавлять к ней ничего.

268

Физик II составляет тот же самый список законов, формулируя их в той же универсальной форме, но в каждом случае он добавляет: «И это выполняется с необходимостью». Эти два списка будут иметь следующую форму:

Физик I

Закон 1: (х)(Рх Qx).

Закон 2: (х)(Rx Sx).

Физик II

Закон 1: (x)(PxQx), и выполняется с необходимостью.

Закон 2: (х) (RxSx), и выполняется с необходимостью.

Существует ли какое-либо различие между этими двумя системами законов, если рассматривать их познавательное значение? Чтобы ответить на это, необходимо показать, имеется ли какой-либо способ проверить, что одна система законов превосходит другую. Это в свою очередь равносильно тому, что спросить, существует ли различие в степени предсказания наблюдаемых событий двумя системами?

Предположим, что два физика одинаково оценивают сегодняшнюю погоду, так как располагают теми же самыми данными. На основе этой информации, вместе с соответствующими системами законов, они предсказывают погоду на завтра в Лос-Анджелесе. Поскольку при предсказании они используют те же самые факты и законы, то, конечно, их предсказания будут одинаковыми. Может ли физик II с точки зрения того факта, что после каждого закона он добавляет: «И это выполняется с необходимостью», сделать лучшее предсказание, чем физик I? Очевидно, не может. Его дополнения к законам ничего не говорят о наблюдаемых чертах предсказываемых явлений.

Физик I говорит: «Если Р, то Q. Сегодня имеется Р; следовательно, завтра будет Q». Физик II говорит «Если Р, то Q, и это выполняется с необходимостью. Сегодня имеется Р, следовательно, завтра будет Q,скажем гроза. Но в Лос-Анджелесе завтра не только будет гроза, она обязательно должна быть». Назавтра, если случится гроза, оба физика будут довольны успе-

269

хом. Если грозы не будет, они скажут: «Посмотрим, можем ли мы найти источник нашей ошибки. Возможно, наши данные были неполными или ошибочными. Возможно, что один из наших законов неправилен». Но существует ли какая-либо возможность, на основе которой физик II может сделать предсказание, которое не в состоянии сделать физик I? Очевидно, нет. Дополнение, которое делает физик II в списке законов, совершенно не влияет на возможность предсказания. Он верит, что его законы сильнее, что они говорят больше, чем законы его соперника. Но они являются более сильными только с точки зрения того эмоционального чувства необходимости, которое вызывают в сознании физика II. Но они, конечно, не сильнее по своему познавательному значению, потому что познавательное значение закона характеризуется возможностями его предсказания.

Верно, однако, то, что законы физика II не могут предсказать что-то большее не только при их фактической проверке, но также и в принципе. Даже если мы допускаем гипотетические погодные условия — странные условия, которые никогда не встречаются на земле, но которые можно себе представить, — все же оба физика будут делать одинаковые предсказания на основе тех же самых фактов и соответствующего списка законов. По этим причинам сторонники эмпиризма придерживаются той позиции, что второй физик ничего существенного не добавил к своим законам.

Это, по сути дела, позиция, которой придерживался в восемнадцатом столетии Давид Юм. В своей известной'критике причинности он доказывал, что не имеется никакого основания для предположения, что внутренняя «необходимость» входит в какую-либо причинную связь, наблюдаемую на опыте. Вы наблюдаете событие А, затем — событие В. То, что вы наблюдаете, представляет не больше как последовательность событий во времени, одного после другого. Никакая «необходимость» не наблюдается. Если вы ее не наблюдаете, говорит в заключение Юм, то не должны говорить о ней. Она не добавляет никакого значения к описанию ваших наблюдений. Юмовский анализ причинности, вероятно, не является совсем ясным или точным во всех деталях, но, по моему мнению, в основном он правилен. Кроме того, большая заслуга Юма состоит в концентрации

270

внимания последующих философов на том, что раньше причинность анализировалась неадекватно.

Начиная с Юма наиболее важные работы по анализу причинности, выполненные Махом, Пуанкаре, Расселом, Шликом и другими, все сильнее подтверждали юмовский кондиционалистский взгляд. Утверждение о причинной связи является условным утверждением. Оно описывает регулярность, наблюдаемую в природе, но не больше.

Обратимся теперь к другому аспекту причинности, важному отношению, которое отличает причинность от других отношений. В большинстве случаев, чтобы определить, выполняется ли отношение R для события или объекта А и события или объекта В, мы просто тщательно изучаем А и В, чтобы увидеть, существует ли между ними отношение R. Будет ли здание А выше, чем здание В? Мы сравниваем два здания и приходим к соответствующему заключению. Будут ли обои С более темного синего цвета, чем обои D? Нет необходимости проверять д'ругие образцы обоев, чтобы ответить на этот вопрос. Мы исследуем С и D при нормальном освещении и приходим к ответу на основе нашего понимания того, что подразумевают под «более темным синим цветом». Является ли Е братом F? Возможно, что они не знают, что они братья. В таком случае мы должны изучить их предшествующую историю. Мы обращаемся к их прошлому и пытаемся определить, имели ли они тех же родителей. Важная особенность, которая характерна для всех этих примеров, состоит в том, что нам нет необходимости изучать другие случаи. Мы изучаем только случай, находящийся под рукой, чтобы определить, выполняется ли для него некоторое отношение. Иногда это определить легко, иногда— крайне трудно, но нам нет нужды исследовать другие случаи, чтобы решить, выполняется ли это отношение для рассматриваемого случая.

Относительно причинной связи дело обстоит иначе. Чтобы определить, существует ли некоторое причинное отношение между А и В, недостаточно просто определить отношение и затем исследовать пару событий, то есть теоретически этого недостаточно. На практике, поскольку мы располагаем множеством данных о других событиях, не всегда нужно исследовать другие событи

271

для того, чтобы сказать, что между А и В существует причинное отношение. Законы, относящиеся к рассматриваемому случаю, могут быть настолько очевидными, такими общеизвестными, что они молчаливо предполагаются всеми. Но при этом забывают, что законы принимаются только потому, что многократно наблюдались предшествующие случаи, в которых осуществляется это причинное отношение.

Предположим, я вижу, как камень движется к окну, ударяется об оконное стекло и затем стекло раскалывается на тысячи кусков. Был ли удар камня причиной разрушения стекла? Я вижу, что да. Вы спросите: откуда вы знаете это? Я отвечу: это очевидно. Я видел; как камень ударился в окно. Что еще могло вызвать разрушение стекла? Но заметьте, что в самой моей фразе «что еще» поднимается вопрос о знании других событий, сходных с событием в рассматриваемом случае. С раннего детства мы наблюдаем сотни случаев, когда стекло раскалывается от сильного удара какого-либо рода. Мы так привыкли к такой последовательности событий, что, когда видим камень, летящий к окну, предсказываем разрушение стекла даже до того, как это случится. Камень ударяет по стеклу, и стекло раскалывается. Мы считаем само собой разумеющимся, что удар камня разбивает стекло.

Но, думаете, так легко это решить путем наблюдения. Вы смотрите по телевизору ковбойский фильм и видите, как бандит целится из пистолета в другого человека и нажимает курок. Раздается звук выстрела, и человек падает мертвым. Почему он упал? Потому что он был убит пулей. Но не было никакой пули. Даже звук выстрела может быть подобран, после, когда озвучивают фильм. Причинная последовательность, которую вы наблюдали, была целиком иллюзорной. Ее не было вообще.

В случае камня и окна возможно допустить, что камень ударяет по твердой невидимой пластмассовой поверхности перед окном. Поверхность не разрушается. Но именно тогда, когда камень ударяется об эту поверхность, кто-то в доме, чтобы обмануть вас, разбивает окно каким-либо другим способом. Тогда, вероятно, чтобы обмануть, надо заставить верить, что данная причинная связь существует, когда ее в действительности

272

нет. Однако в рассматриваемом случае такой обман исключается как невероятный. Наблюдение сходных событий в прошлом делает правдоподобным заключение, что это еще один случай, когда стекло может быть разбито движущимся телом. Если возникает подозрение в обмане, то производится более тщательное исследование случая.

Существенным здесь является следующее: наблюдаем ли мы случай поверхностно и заключаем, что камень действительно разбил стекло, или же подозреваем обман и изучаем случай более подробно; мы всегда делаем больше, чем изучаем один случай. Для подтверждения мы приводим сотни других случаев подобного рода, которые наблюдались в прошлом. Никогда нельзя говорить о причинной связи на основе наблюдения только одного случая. Еще детьми мы видим, что существует временная последовательность в вещах. Постепенно, с годами у нас возникает впечатление о некоторой регулярности, которая встречается в нашем опыте. Падает рюмка и разбивается. Бейсбольный мяч ударяет по стеклу автомобиля, и стекло дает трещину. Кроме того, существуют сотни подобных наблюдений, в которых хрупкий материал, сходный со стеклом, например фарфоровая сахарница, разрушается под действием удара. Без таких наблюдений взаимодействие камня и оконного стекла нельзя было бы интерпретировать как причинную связь.

Предположим, что когда-то в будущем все оконные стекла будут изготовляться так, что они смогут быть разбиты только звуком очень высокой частоты. Если это знание будет составлять основу нашего опыта и мы увидим оконное стекло, разбитое камнем, то мы воскликнем: «Что за странное совпадение! В тот самый момент, когда камень ударяет по стеклу, кто-то внутри здания звуком высокой частоты разбивает стекло!» Таким образом, оказывается, что специфическая черта причинной связи, которая отличает ее от других отношений, состоит в том, что причинность не может быть установлена на основе исследования только одного конкретного случая. Она может быть установлена только на основе общего закона, который в свою очередь основывается на многочисленных наблюдениях явлений природы.

273

Когда кто-то утверждает, что А есть причина В, он фактически говорит, что это есть частный случай общего закона, который является универсальным в отношении к пространству и времени. Если замечают, что закон имеет место для сходных пар событий в других местах и в другое время, предполагают, что он действителен для любого времени или места. Это крайне сильное утверждение, смелый скачок от серии частных случаев к универсальному условному высказыванию: для всякого х, если Рх, то Qx. Если наблюдают Ра, то из него вместе с законом логически следует Qa. Если бы не было множества предварительных наблюдений, то нельзя было бы и сделать утверждения о законе. Именно этим причинная связь принципиально отличается от других отношений. В случае отношения «предмет х находится внутри ящика у» проверка одного ящика Ъ достаточна, чтобы определить, находится ли внутри него предмет а. Но чтобы определить, выполняется ли причинная связь в частном случае, недостаточно исследования одного случая. Сначала должен быть установлен относящийся сюда закон, а это требует повторных наблюдений сходных случаев.

С моей точки зрения, было бы более плодотворным заменить всю дискуссию о значении понятия причинности исследованием различных типов законов, которые встречаются в науке. Когда будут исследоваться эти законы, вместе с тем будут анализироваться и типы причинных связей, которые наблюдались. Логический анализ закона представляет, конечно, более ясную и точную проблему, чем выяснение значения причинности.

Чтобы понять причинность с современной точки зрения, поучительно рассмотреть это понятие с исторической точки зрения. Я не занимался исследованиями в этой области, но с интересом прочитал, что было написано об этом Гансом Кельсеном 1. Кельсен сейчас находится в Америке, а в то время он был профессором конституционного и международного права в Венском университете. Когда в 1918 году произошла революци

1. Точка зрения Кельсена развита в его статье «Причинность и кара» («Causality and Retribution», в: «Philosophy of Science», 8, 1941) и подробно разработана в его книге «Общество и природа» («Society and Nature», Chicago, III, University of Chicago Press 1943).

274

и в следующем году была основана Австрийская республика, он был одним из основных авторов новой конституции республики. Анализируя философские проблемы, связанные с законом, он, очевидно, стал интересоваться историческим происхождением понятия причинности.

Часто говорят, что для человеческих существ характерна тенденция переносить свои чувства на природу, предполагать, что явления природы, подобные дождю, ветру и молнии, являются одушевленными и действуют с целями, похожими на цели человека. Может быть, именно так и возникла вера в существование «сил» и «причин» в природе? Кельсен стал убеждаться, что такой анализ происхождения понятия причинности вполне правдоподобен, хотя и кажется слишком индивидуалистическим. В своих исследованиях о возникновении первых понятий причинности в античной Греции он обнаружил, что в качестве модели для них служил общественный, а не индивидуальный порядок. Это подтверждается тем фактом, что с самого начала и даже сейчас регулярности природы называют «законами природы», как если бы они были похожи на законы в политическом смысле.

Кельсен объяснил это следующим образом. Когда греки начали свои систематические наблюдения над природой и заметили различные причинные закономерности, они почувствовали, что за явлениями существует определенная необходимость. Они рассматривали ее как моральную необходимость, аналогичную моральной необходимости в отношениях между лицами. Так же как зло требует наказания, а добро — вознаграждения, так и некоторое событие А в природе требует следствия В, чтобы восстановить гармоничное состояние вещей, восстановить справедливость. По мере того как осенью становится все 'холодней и холодней, пока зимой не достигается высшая точка холода, погода все больше и больше выходит, так сказать, из равновесия. Чтобы достигнуть равновесия и справедливости вещей, погода должна теперь становиться все более теплой. К несчастью, она идет к другой крайности и становится слишком жаркой, поэтому цикл должен повторяться. Когда природа слишком далеко отходит от равновесия, или гармоничного состояния, соответствующего гармо-

нии общества, равновесие должно быть восстановлено противоположной тенденцией. Это понятие естественного порядка или гармонии отражает любовь греков к общественному порядку и гармонии, их склонность к умеренности во всех вещах, отказ от всяких крайностей.

Рассмотрим теперь принцип, согласно которому причина и следствие некоторым образом должны быть равными. Этот принцип воплощается во многих физических законах, как, например, в законе Ньютона действие сопровождается равным ему противодействием. Это обстоятельство подчеркивалось многими философами. Кельсен считает, что первоначально оно было выражением социальной веры, что наказание должно быть равно вине. Чем больше вина, тем больше должно быть наказание. Чем больше добро, тем больше вознаграждение. Такое чувство, основанное на социальной структуре, было перенесено на природу и стало основным принципом натуральной философии. Средневековые философы выражали его в виде изречения «Causa aequat effectum» 1. Для метафизически мыслящих философов этот принцип и в настоящее время продолжает играть важную роль.

Я вспоминаю дискуссию, которую я однажды вел с человеком, который утверждал, что дарвиновская теория эволюции может быть полностью опровергнута по метафизическим основаниям. Не существует никакого пути, по которому живые организмы с примитивной организацией, утверждал он, могут эволюционировать к более высоким организмам, с более сложным строением. Такая эволюция противоречит принципу равенства причины и следствия. Только божественное вмеша-' тельство может объяснить такие изменения. Вера в принцип «causa aequat effectum» у этого человека была настолько сильна, что он отрицал научную теорию только на том основании, что она противоречит принципу. Он не критиковал теорию эволюции по оценке ее следствий, а просто отрицал ее по метафизическим основаниям. Организация не может возникнуть из дезорганизации, потому что причины должны быть равны следствиям. Чтобы объяснить эволюционное развитие, необходимо было обратиться к высшему существу.

1. Причина равна следствию (лат.). —Прим. перев.

276

Кельсен подтверждает свою точку зрения некоторыми интересными цитатами из греческих философов. Гераклит говорит, например, о Солнце, движущемся по небу согласно «мерам», под которыми философ понимает предписанные границы его пути. «Солнце не переходит свои меры, — пишет Гераклит, — но, если оно сделает это, то Эринии, служанки богини Дике, обнаружат его». Эринии были тремя демонами мщения, а Дике — богиней человеческой справедливости. Регулярность в движении Солнца, согласно этому, объясняется следованием моральному закону, предписанному богом. Если Солнце выйдет из повиновения и отклонится от своего пути, возмездие настигнет его.

С другой стороны, некоторые греческие философы решительно выступали против такой точки зрения. Демокрит, например, рассматривал регулярности природы как совершенно безличные, не связанные каким-либо образом с божественными- командами. Он, вероятно, считал, что эти законы обладают внутренней, метафизической необходимостью. Тем не менее переход от персональной необходимости божественных команд к безличной, объективной необходимости был большим шагом вперед. В настоящее время наука отказалась от понятия метафизической необходимости в законах природы. Но в эпоху Демокрита такой взгляд был существенным шагом вперед по сравнению с точкой зрения Гераклита.

В книге Филиппа Франка о причинности «Причинность и ее границы» («Das Kausalgesetz und seine Grenzen», опубликована в 1932 году в Вене и не переводилась на английский) указывается, что часто поучительно читать предисловия к учебникам по различным наукам. В самой книге авторы обычно целиком стоят на почве науки и тщательно избегают метафизики. Но в предисловиях заметнее обнаруживаются личные взгляды автора. Если автор страстно желает придерживаться старого, метафизического способа рассмотрения вещей, он может почувствовать, что его предисловие является подходящим местом, чтобы рассказать своим читателям, чем действительно занимается наука. Здесь вы можете обнаружить, какого рода философскими понятиями руководствовался автор, когда писал свой учебник. Франк цитирует из предислови

277

современного физика такой текст: «Природа никогда не нарушает законы». Это утверждение кажется довольно невинным, но если оно анализируется более тщательно, то оказывается весьма странным замечанием. Странной является не вера в причинность, а способ, с помощью которого она выражена. Автор здесь не говорит, что иногда возникают миражи и исключения из причинных законов. Фактически он явно отрицает это, но отрицает посредством утверждения, что природа никогда не нарушает законы. Его слова неявно содержат мысль, что природа располагает некоторым выбором. Природе предписываются известные законы, которые она может время от времени нарушать. Но подобно богу и соблюдающим законы гражданам, она никогда не делает этого. Если она сделает это, предполагается, что на сцене появятся Эринии и вновь вернут ее на правильный путь. Вы видите, что здесь все еще сохраняется понятие о законах как командах. Автор, конечно, будет обижен, если вы припишете ему старый метафизический взгляд, согласно которому законы даются природе таким образом, что природа может либо подчиниться им, либо не подчиниться. Но из самого способа выбора слов ясно, что в сознании автора все еще сохраняется старая точка зрения.

Предположим, что при»посещении города, чтобы найти дорогу, вы будете обращаться к карге. Вдруг вы обнаруживаете отчетливое расхождение между картой и улицами города. Вы не скажете, что «улицы вышли из подчинения карте». Вместо этого вы будете говорить, что «карта неправильная». Таково же положение ученого относительно того, что называют законами природы. Законы представляют карту природы, начерченную физиком. Если здесь обнаруживается расхождение, никогда не возникает вопрос о том, подчиняется ли законам природа. Единственный вопрос состоит в том, не сделал ли физик ошибки.

Может быть, было бы меньше неясности, если бы слово «закон» вообще не употреблялось в физике. Оно продолжает употребляться потому, что не существует никакого общеупотребительного слова для универсальных утверждений, которые ученые употребляют в качестве основы для предсказания и объяснения. Во всяком случае, следует всегда иметь в виду, что, когда

278

ученый говорит о законе, он просто обращается к описанию наблюдаемых регулярностей. Такое описание может быть точным или ошибочным. Если оно неточно, то ученый, а не природа несет ответственность за это.

Глава 21

ЛОГИКА КАУЗАЛЬНЫХ МОДАЛЬНОСТЕЙ

Прежде чем заняться природой научных законов, мне бы хотелось разъяснить некоторые краткие замечания о Юме. Я считаю, что Юм был прав, когда говорил, что не существует никакой внутренней необходимости в причинной связи. Однако я не отрицаю возможности введения понятия необходимости при условии, что оно будет не метафизическим понятием, а понятием логики модальностей. Модальная логика представляет собой логику, дополняющую логику истинностных значений 1 путем введения таких категорий, как необходимость, возможность и невозможность. Следует тщательно позаботиться о том, чтобы четко отличить логические модальности (логическая необходимость, логическая возможность и т. п.) от каузальных модальностей (каузальная необходимость, каузальная возможность и т. п.), как и от многих других видов модальностей. Значительно полнее были исследованы только логические модальности. Наиболее известной работой в этой области является система строгой импликации, разработанная К. И. Льюисом. Я сам однажды опубликовал статью по этой теме. Что же касается каузального отношения, то здесь используется не логическая, а каузальная модальность, к которой мы и должны обратиться.

По моему мнению, логика каузальных модальностей возможна. До. сих пор в этой области было сделано очень мало. Первая попытка разработки системы такого типа принадлежит, кажется, Артуру У. Бёрксу 2. Он

1. Под логикой истинностных значений понимают классическую математическую логику, которая оперирует двумя истинностными значениями или валентностями высказываний. В такой логике, как и логике традиционной, высказывания могут быть либо истинными, либо ложными. — Прим. перев.

2. См. статью Бёркса «Логика каузальных высказываний» («The Logic of Causal Propositions», «Mind», 60, 1961, p, 363—382).

279

предложил аксиоматическую систему, но крайне слабую. Фактически он не устанавливает, при каких условиях универсальное высказывание будет рассматриваться как каузально необходимое. Другие авторы разрабатывали, з сущности, те же самые проблемы, но в другой терминологии. Например, Ганс Рейхенбах сделал это в своей небольшой книге «Помологические высказывания и допустимые операции» 1. Большое число статей посвящено проблеме «условных высказываний, противоречащих фактам» (counterfactual conditionals), проблеме, тесно связанной с каузальными модальностями.

Условное высказывание, противоречащее факту, представляет утверждение такого рода, что если известное событие не происходит, то последует некоторое другое событие. Очевидно, что значение этого утверждения не может быть выражено в символическом языке путем использования связки для условных предложений (символа «») в том смысле, в каком обычно эта связка употребляется. Попытка анализа точного значения условных высказываний, противоречащих факту, выдвигает множество различных трудных проблем. Родерик М. Чисхолм (1946) и Нельсон Гудмэн (1947) первыми выступили со статьями по этой теме 2. За ними последовали статьи многих других авторов.

Какова в точности связь между проблемой условных высказываний, противоречащих факту, и проблемой создания модальной логики, которая будет содержать понятие каузальной необходимости? Эта связь состоит в том обстоятельстве, что следует проводить различие

1. Hans Reichenbach, Nomological Statements and Admissible Operations (Amsterdam, North-Holland Publishing Co., 1954). Обзор этой книги дан в статье Карла Гемпеля («Journal of Symbolic Logic», 20, 1956, p. 50—54).

2. Об условных высказываниях, противоречащих факту, см. статью Чисхолма (С h i s h о 1 m, The Contrary-to-Fact Conditional, «Mind», 55, p. 289—307, перепечатано в сборнике «Readings in Philosophical Analysis», New York, Appleton-Century-Croffs, 1953, ed. Herbert Feigl and Willfrid Sellars), статью Нельсона Гудмэна (Nelson Goodman, The Problem of Counterfactual Conditionals, «Journal of Philosophy», 44, 1947, p. 113—128, перепечатано в его книге: «Fact, Fiction and Forecast», Cambridge, Harvard, University Press, 1955). Эрнст Нагель обсуждает эту тему в своей книге «Структура науки» («The Structure of Science», New York, Har-court, Brace and World, 1961, p. 68—73), где даются ссылки на более новую литературу.

280

между двумя видами универсальных высказываний. С одной стороны, существуют высказывания, которые можно назвать настоящими законами, такие, как законы физики, описывающие регулярности, универсальные в пространстве и времени. С другой стороны, имеются высказывания общего характера, не являющиеся настоящими законами. Для их характеристики были предложены разные термины, иногда их называют «случайными» (accidental) универсальными высказываниями. Например, высказыванием такого рода является следующее: «Все монеты, находившиеся в моем кармане 1 января 1958 года, были серебряные». Коренное различие между двумя видами универсальных высказываний может быть лучше понято с помощью соответствующих условных высказываний, противоречащих фактам.

Рассмотрим сначала настоящий закон — закон гравитации. Он позволяет мне утверждать, что если я уроню камень, то он упадет на землю с определенным ускорением. Я могу высказать сходное утверждение в форме условного высказывания. «Вчера я держал в своей руке камень. Но если бы я не держал его, то есть если бы убрал свою руку, он бы упал на землю». Это утверждение описывает не то, что произошло в действительности, а что могло бы случиться, если бы я не держал камень в руке. Я делаю это утверждение на основе закона гравитации. Закон явно может быть и не выражен, но молчаливо предполагается. Устанавливая закон, я выдвигаю основание для веры в утверждение, противоречащее факту. Очевидно, я не верю этому, поскольку вижу, что в действительности происходит. И хотя на самом деле этого не происходит, разумно высказывать утверждение, противоречащее факту, поскольку оно основывается на подлинном законе физики. Закон считается достаточным для обоснования высказывания, противоречащего факту.

Можно ли то же самое сделать со вторым типом универсальных утверждений — утверждений случайных? Сразу же очевидно, что это будет абсурдом. Допустим, я говорю: «Если эта монета находилась в моем кармане 1 января 1958 года, то она сделана из серебра». Очевидно, что вещество монеты не зависит от того, находится ли она в определенное время в моем кармане. Универсальное утверждение «все монеты, находившиеся в моем кармане 1 января 1958 года, были серебряные» не яв-

281

ляется адекватной основой для высказывания, противоречащего факту. Тогда очевидно, что некоторые универсальные утверждения дают разумную основу для высказываний, противоречащих фактам, в то время как другие не обеспечивают такой основы. Мы можем быть убеждены в том, что универсальное утверждение случайного типа является истинным. Тем не менее мы не будем рассматривать его как закон. Когда анализируется значение высказывания, противоречащего факту, всегда важно иметь в виду это различие. Оно также входит в проблему нелогических, или каузальных модальностей. Руководящая идея моего подхода к проблеме такова. Допустим, что кто-то выдвигает некоторое утверждение в качестве нового закона физики. Неизвестно, является ли это утверждение истинным или ложным, поскольку наблюдения, сделанные до сих пор, являются недостаточными. Но само утверждение является универсальным, поскольку оно говорит о том, что, если в любое время и в любом месте происходит некоторое событие, оно влечет за собой другое событие. Исследуя форму утверждения, можно будет решить, называть ли его настоящим законом, если оно истинно. Вопрос об истинности закона в данном случае несуществен. Важно только указать, имеет ли утверждение форму настоящего закона. Например, кто-то выдвигает в качестве закона гравитации утверждение, что сила гравитации убывает пропорционально третьей степени расстояния. Оно, очевидно, ложно, так как в нашей Вселенной не выполняется. Но легко представить себе Вселенную, в которой оно будет выполняться. Таким образом, вместо того, чтобы делить утверждения на номологические, или настоящие, законы (предполагается, что они истинны) и неномоло-гические, я предпочитаю делить их независимо от их истинности на два класса: 1) утверждения, имеющие форму закона (иногда они называются «комическими» формами), и 2) утверждения, не имеющие такой формы. Каждый класс включает истинные и ложные утверждения. Утверждение «гравитация уменьшается пропорционально третьей степени расстояния» относится к первому классу. Оно имеет форму закона, хотя и неистинно и, следовательно, не является законом. Утверждение «1 января 1958 года все мужчины в Лос-Анджелесе были в пурпурных галстуках» принадлежит ко второму классу.

282

Даже если бы оно случайно оказалось истинным, оно все же выражало бы не закон, а только случайное состояние вещей в одно определенное время.

По моему убеждению, различие между этими двумя видами утверждений может быть определено точно. Это не было сделано до сих пор, но, если бы было сделано, я предчувствую — я не хочу подчеркивать это более сильно — оно было бы чисто семантическим различием. Под таким различием я понимаю следующее. Если кто-то предлагает мне универсальное утверждение S и если я достаточно ясно представляю себе различие между двумя их типами, то я не буду проводить каких-либо экспериментов, чтобы решить, к какому типу относится данное утверждение. Я просто спрошу себя: если бы мир был таков, что S было бы истинно, то стал бы его я рассматривать как закон? Поставим вопрос более точно: буду ли я его рассматривать как основной закон? Позже я объясню мои доводы в пользу такого различия. Теперь я хочу только разъяснить, что я подразумеваю под выражением «имеющее форму возможного основного закона» или, более кратко, «имеющее комическую форму» 1.

Первое условие для утверждений, имеющих комическую форму, было ясно высказано Джеймсом Клерком Максвеллом, который сто лет назад разработал классическую электромагнитную теорию. Он указывал, что основные законы физики ничего не говорят об индивидуальном положении в пространстве и времени. Они являются совершенно общими относительно пространства и времени. Эта характеристика относится только к основным законам. Очевидно, что существует множество важных технических и практических законов, которые не относятся к этому виду. Они занимают промежуточное положение между основными законами и утверждениями случайного характера, но их нельзя назвать целиком случайными. Например, утверждение «все медведи в области Северного полюса — белые» не есть основной закон, потому что факт может оказаться совершенно иным. С другой стороны, оно не совсем случайно. Конечно, оно не является таким же случайным, как тот факт, что все монеты, находившиеся в моем кармане в определенное время, были серебряные. Утверждение о поляр-

1. От греческого «иоцод» — закон. — Прим. перев.

283

ных медведях зависит от различных основных законов, которые определяют климат вблизи Северного полюса, эволюцию медведей и другие факторы. Такой цвет медведей не случаен. С другой стороны, в течение последующего миллиона лет климат может измениться. Вблизи полюса могут появиться или перейти туда другие виды медведей, с иным цветом меха. Следовательно, утверждение о медведях не может быть названо основным законом.

Иногда закон считается основным, но позже оказывается, что он ограничен во времени, или месте, или некоторыми условиями. Экономисты девятнадцатого века говорили о законах спроса и предложения как об общих экономических законах. Впоследствии марксисты подвергли этот взгляд критике, указав на то, что эти законы относятся только к некоторому типу рыночной экономики, что бессмысленно говорить о них как о законах природы. Во многих областях биологии, социологии, антропологии, экономики имеются законы, которые сначала кажутся общими, но только потому, что автор не заглядывает дальше границ своей страны, или континента, или эпохи в истории. Законы, которые считались выражающими всеобщую мораль поведения или всеобщие формы религиозного культа, оказываются ограниченными, когда обнаруживаются другие цивилизации с иными формами поведения. В настоящее время предполагают, что жизнь может существовать на других планетах. Если это окажется так, то многие законы биологии, которые считались универсальными для всех живых тел на земле, могут оказаться неприменимыми к жизни где-то в Галактике. Тогда очевидно, что существует множество законов, которые не являются случайными, но действительны только в ограниченных областях пространства — времени, а не всюду. Такие законы необходимо отличать от универсальных. Считается, что законы, называемые законами физики, выполняются всюду. Когда Максвелл формулировал свои- уравнения для электромагнетизма, ущ был убежден, что они получаются не только в его лаборатории, но в любой лаборатории вообще, и не только на земле, но и в космосе, на Луне и на Марсе. Он верил, что сформулировал законы, которые являются универсальными во всей Вселенной. Хотя его законы известным образом и были видоизменены в квантовой

284

0-1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-