В основе философии Поппера лежит теория истины Тарского[189]. Однако формулировка Тарского "Р истинно, если и только если р" звучит у Поппера иначе: "Р соответствует фактам, если и только если р". Р - это языковое выражение, р - соответствующий факт. Вслед за Тарским Поппер также признает три минимальных условия, при которых данная формулировка возможна и непротиворечива: 1) она должна быть построена в метаязыке, на котором можно говорить о соответствующих выражениях объектного языка, в частности, о Р; 2) в этом метаязыке могут быть описаны все факты, которые находят свое выражение в объектном языке; например, р: 3) к этому метаязыку должны относиться семантические выражения, например, "соответствует фактам". При этом, в свою очередь, получает определение "реальный факт", то есть "р - реальный факт, если и только если Р - истинно". Согласно Попперу мы никогда не знаем с определенностью, является ли некоторое утверждение истинным. Тем не менее он полагает, что теория истины Тарского дает основание говорить о некотором приближении к истине.

Далее Поппер вводит определение содержания высказывания a. Его образует множество всех возможных логических следствий из a. Следовательно, если a - истинно, то это множество включает в себя только истинные высказывания. Но если a - ложно, то в это множество могут включаться как истинные, так и ложные высказывания. (Скажем, предложение "В воскресенье всегда идет дождь" - ложно, но его следствие, например, "В прошлое воскресенье шел дождь", может быть истинным). Под истинным содержанием высказывания a Поппер понимает множество истинных логических следствий из a, под ложным содержанием - множество ложных логических следствий из a.

Пусть две теории T1 и T2 совместимы. Тогда, считает Поппер, T2 ближе к истине или лучше соответствует фактам, чем T1, если и только если:

а) истинное (но не ложное) содержание T2 больше, чем T1;

б) ложное (но не истинное) содержание T1 больше, чем T2. Если обозначить - достигнутую степень истинного содержания a, - соответствующую степень ложного содержания a, то формула правдоподобия a, Vs(a) выглядит так: .

(Позднее Поппер улучшил это определение, но для нас здесь это не будет иметь значения). Теория обладает максимальной правдоподобностью, если все высказывания, являющиеся ее логическими следствиями, соответствуют фактам, то есть если они истинны. В таком случае, согласно определению Поппера такая теория была бы абсолютно истинной. В действительности же теориям присуща лишь большая или меньшая степень правдоподобия, то есть можно говорить только о приближении к истине той или иной теории. Объективная истина, абсолютная истина и правдоподобие по Попперу - это регулятивные идеи.

11.1. Критика попперовского метафизического реализма; понятие истины в исторической теории науки

Вызывает удивление искренняя убежденность Поппера и его сторонников, что чисто логические рассуждения и определения в том виде, в каком они здесь были представлены, могут служить фундаментом "метафизического реализма". Ведь логика не способна судить о реальности, в то время как метафизический реализм утверждает существование "вещей в себе", вне сознания; именно к этой "реальности", как полагают метафизические реалисты, приближаются правдоподобные высказывания. На самом деле Тарский и Поппер показали только то, что не может быть логических возражений против понятия истины и понятия правдоподобия, - и не более того.

Мы уже отмечали, что точные определения, принятые Поппером, вполне совместимы и с другими теориями познания, отличными от метафизического реализма. Взять, например, теорию познания, диаметрально противоположную метафизическому реализму - метафизический идеализм Беркли. Принцип этой философии - "esse est percipi" (существовать - значит быть воспринимаемым); факт - это лишь то, что воспринято субъектом и ничего более. Следуя Беркли, мы могли бы заменить "факт" на "то, что воспринято", и получить формулу: "Р соответствует тому, что воспринято, если и только если р". Такая формула вполне отвечает всем трем минимальным условиям Тарского, как бы странно это на первый взгляд ни казалось. Надо только совершенно ясно представлять себе, что, согласно Беркли, не существует ничего, кроме того, что воспринято. И тогда можно ли усомниться в том, что с чисто логической точки зрения берклианская формула "esse est percipi" вместе с выводимыми из нее понятиями факта, истины и др., является вполне приемлемой? Другое дело - как мы отнесемся к этой философии.

Поэтому определение истины Тарского и Поппера получает эпистемологическое содержание и смысл только тогда, когда будет выяснено, что именно имеется в виду под "фактом" и "соответствием факту". Но, как мы уже показали, в частности, в 5-й и 10-й главах, Поппер придает этим понятиям смысл, характерный для наивного эмпиризма и реализма.

Что касается моей позиции, то она уже была сформулирована в ходе предшествующих рассуждений: "факты" возникают на основе восприятий и исторически обусловленных априорных структур. Коротко можно было бы назвать их "интерпретированными восприятиями". Кроме того, "соответствие фактам" - выражение, предполагающее априорность некоторых оправдательных установлений (см. главу 4). В этом смысле высказывание "Р соответствует фактам, если и только если р" означает "Р соответствует интерпретированным восприятиям при таких-то и таких-то оправдательных установлениях, если и только если р".

Теперь если представить априорные предпосылки некоторой интерпретации восприятий как систему принципов S (см. главу 8), то выражение "соответствовать фактам" приобретает смысл, зависимый от данной системы S. Иначе говоря, выражение "истинно" следует понимать как "истинно в S". И, значит, выражение "Р истинно, если и только если р" следует читать как "Р истинно в S, если и только р". Такое выражение вполне согласуется с логическими требованиями Тарского, поскольку в нем семантический метаязык лишь приобретает метатеоретическое значение, включая в себя не только семантические предикаты "истинно" и "соответствовать фактам", но и метатеоретические выражения, такие как "истинно в S".

Далее, с теориями познания, отличными от метафизического реализма, согласуется не только определение истины Тарского и Поппера, но и попперовское понятие "приближения к истине". В основе определения этого понятия лежат определения истинного и/или ложного содержания высказывания a, а также предположение о сопоставимости теорий. Если мы уточняем понятие степени достигнутого правдоподобия, вводя вместо попперовских определений истинного и ложного содержания высказывания a определения, соотносящие степень истинности и ложности содержания a с системой S, то получим:

.

Другими словами, та или иная степень правдоподобия a определяется в зависимости от предпосылок S. И если можно говорить об истине, зависящей от предпосылок S, то можно говорить и о приближении к истине при тех же условиях. Простейшим примером этому служит понятие экспликации или "прогресса I", введенное в 8-й главе. Оно помимо прочего показывает, что истинное содержание теории заметно увеличивается, когда из нее выводится возрастающее количество истинных предложений, будь то благодаря более точному определению констант теории или благодаря улучшению математических методов, с помощью которых получают подтверждаемые прогнозы и т.д. Следовательно, можно утверждать, что правдоподобие в S возрастает. То же самое можно сказать и о теориях, предметные области которых по крайней мере частично совпадают (благодаря чему эти теории сопоставимы), если эти теории отнесены к одной и той же системе. Простейшим примером является тот случай, когда теория T1 зависит от системы S, теория T2 - от системы S', и S есть подмножество S'. Тогда Vs(a') в S' может быть больше, чем Vs(a) в S; уместно также говорить и о большем приближении к истине в S', чем в S (что, впрочем, не отменяет необходимости отнесения к S). Мы уже отмечали, что "приближение к истине" имеет смысл только в том случае, если теории сопоставимы, а это значит, что обе сравниваемые теории должны относиться к одной и той же системе априорных предпосылок S. Если же перед нами исторически обусловленное и обоснованное множество взаимно исключающих и несоизмеримых систем, которые в лучшем случае обладают лишь семейным сходством между собой, о чем шла речь в предшествующих главах, то это исключает возможность говорить о каком-то приближении к истине как таковой как посредством отдельно взятой теории, так и посредством всех научных дисциплин вместе взятых. О приближении к истине можно осмысленно говорить только в связи с конкретной системой априорных предпосылок S.

Подведем некоторые итоги: ни понятие истины, ни понятие приближения к истине не связаны необходимым образом с метафизическим реализмом и понятием абсолютной истины. И напротив, указанные понятия вполне согласуются с теорией априорных установлений и системных ансамблей.

В рамках этой теории можно говорить и о регулятивности данных понятий; выступая как регулятивные идеи, они направляют разработку все большего числа экспликаций теории, стимулируют поиск все более точных и многочисленных ее подтверждений, гарантий того, что данная теория лучше, чем другая, сопоставимая с ней, теория. Если даже допустить, что некоторая теория могла бы достичь максимального правдоподобия, то есть ее логические следствия соответствовали бы всем возможным, относящимся к этой теории, фактам (какой бы смысл мы ни вкладывали в это соответствие), все же неправомерно было бы утверждать, что эта теория абсолютно истинна, уже потому, что с логической точки зрения тот же результат достижим и с помощью другой, сопоставимой с данной, теории. Например, можно представить два или более вполне удовлетворительных описания вселенной. Логически это допустимо, поскольку общее множество фактов, подтверждающих одну из теорий, не совпадает с общим множеством фактов, подтверждающих другую теорию, а также потому, что базисные предложения, используемые при доказательстве теорий, также по-разному интерпретируются в рамках различных теорий. Небольшое сравнение: пусть совершенно адекватное описание мира могло бы быть получено, если смотреть на него либо через красные, либо через синие очки. В первом случае все казалось бы красным, во втором - синим. Как можно было бы определить, какая из двух картин мира - красная или синяя - является абсолютно точной копией реальности, если никакого другого способа рассмотрения мира не было бы? Поппер тоже прибегает к сравнению: он сравнивает абсолютную истину с горной вершиной, всегда прячущейся в облаках. Если даже предположить, что нам удалось взобраться на эту вершину, мы не смогли бы установить, так это или нет. И все же абсолютная истина, по мнению Поппера, существует как нечто объективное, независимо от того, известна ли она кому-либо. Используя наше сравнение, это значит, что мир мог бы быть "реально" синим, независимо от того, могли ли бы мы решить, так ли это. Со своей стороны возразим, что такая абсолютная истина абсолютно бессмысленна. Напротив, огромный смысл и значение имеет истина и правдоподобие в S; и именно эти понятия вполне обоснованы и объективны. Возьмем, например, такое высказывание: "Если признать некоторую теорию микромира T, а также ряд определенных инструментальных и оправдательных установлений, то в данной пространственно-временной локальности существует электронное облако". Эмпирическая истинность или ложность этого предложения могут быть определены со всей возможной точностью; это знание объективно. Однако это знание - не о каком-то объекте, обладающем абсолютно независимым существованием, но об объекте, рассматриваемом с точки зрения ряда принципов. Понятия "абсолютной истины" и "приближения к абсолютной истине" не имеют ни познавательного, ни какого-либо другого смысла. Но будучи отнесенными к конкретной системе априорных принципов S, эти понятия обретают и познавательную значимость, и смысл, и объективную обоснованность.

Очевидно, что попперианцы ошибаются, когда смешивают "реляционное понятие истины" (истинность, связанная с системой априорных принципов S) с "релятивистским" понятием истины, то есть понятием, подрывающим доверие к знанию, сводящим его к произволу, случайности и безосновательности. Реляционное понятие истины не имеет ничего общего со скептицизмом и агностицизмом. Напротив, оно проливает свет на условия, при которых достижима объективная, а не безусловная или абсолютная истина. Можно ли считать, что мы видим "вещи как таковые", если общеизвестно, что наблюдения зависят от особого устройства человеческих глаз и зрительных нервов? "Истинные вещи" - те, какие предстают перед нами, будучи обусловлены строением нашего зрительного аппарата и определенными зрительными стереотипами.

Поппер различает четыре различные теории истины: корреспондентную теорию, к которой присоединяется сам (истина как соответствие высказывания фактам); когерентную теорию, которая сводит истинность к внутренней логической целостности и непротиворечивости некоторой системы высказываний; теорию подтверждения, согласно которой знать истину и знать объективную истину - одно и то же; прагматическую теорию, где истинность отождествляется с полезностью. Все эти теории, за исключением корреспондентной, объявляются им субъективистскими, ибо они, по мнению Поппера, не удовлетворяют критерию объективности, имплицитно заложенному в понятие истинности. Так когерентная теория не способна решить проблему отношения знания к реальности, лежащей за пределами сознания; теория подтверждения проходит мимо того обстоятельства, что истина должна существовать, чтобы ее можно было установить; прагматическая теория закрывает глаза на то, что по практическим результатам нельзя судить об истинном положении дел. С позиции теории истины, которую я здесь защищаю, всем этим рассуждениям можно противопоставить следующее: наша теория, во-первых, сохраняет положительные моменты корреспондентной теории, поскольку требует соответствия фактам, хотя и по отношению к S; во-вторых, она не отказывается от рационального зерна когерентной теории, поскольку основана на предположении, что данная система S должна внести свой вклад в гармонизацию конкретного исторически сложившегося системного ансамбля и, следовательно, выступая условием возможного познания эмпирической истины или приближения к таковой, стремится к разрешению внутренних противоречий этого ансамбля, устранению наличествующих в нем неясностей, полному раскрытию всей структуры взаимосвязей его элементов; наконец, эта теория вбирает в себя требования теории подтверждения, поскольку ее стремление к максимальной обоснованности истинных суждений позволяет судить об объективности последних, а также не противоречит и прагматической теории: ведь только знание истинных характеристик мира, определяемого данным системным ансамблем, присущим данной исторической эпохе, позволяет людям осуществлять свою практическую деятельность и объективно воспринимать реальность.

Попперианцы утверждают, что только идея абсолютной истины способна выполнять регулятивную функцию, направляя прогресс научного познания. Я даже полагаю, что именно этот аргумент играет для них первостепенную роль. С моей же точки зрения, регулятивную роль играет как раз понятие истины, отнесенной к системе S, а также понятие приближения к такого рода истине ("прогресс I") и идея оптимального строения системы S как условия возможного опыта в рамках данного системного ансамбля ("прогресс II"). Я считаю, что в сравнении с таким пониманием прогресса попперовская концепция выглядит излишне претенциозной и малопродуктивной. Используя его же сравнение, путь на вершину горы, скрытую так, что никогда нельзя узнать, удалось ли кому-либо вскарабкаться на нее, скорее наводит тоску, чем вселяет надежду. Но если ставить перед собой такую цель, относительно которой всегда можно решить, достигнута ли она, то прогресс в достижении ее приобретает ясный смысл. Идея абсолютной истины бессмысленна и очевидно также, что единственный аргумент, который, казалось бы, мог, по мнению сторонников Поппера, служить ей опорой, совершенно неубедителен. Нельзя полагать, что свет, в котором мы видим вещи, относится к характеристикам самих вещей; однако мы вправе предположить, что природа предстает перед нами в этом свете, становится видимой в этом свете, и мы ее видим такой, какой она действительно выглядит в этом свете. Требовать чего-то большего - значит считать себя если не Богом, то по крайней мере удостоившимся божественного откровения. Абсолютная истина есть нечто такое, что относится к вещам-в-себе. Связать ее с эмпирической теорией, как пытаются попперианцы, значит пытаться сделать то, у чего нет разумных оснований.

11.2. К вопросу об истинности самой исторической теории науки Теперь нам предстоит ответить на вопрос, имеющий принципиальное значение: что можно сказать об истинности самой исторической теории науки? Следует ли считать ее истинной только по отношению к системе S, которая является частью определенного исторически системного ансамбля и, таким образом, подверженной возможным мутациям в будущем? В этом случае эта теория не свободна от противоречий. Ведь если верно то, что утверждает эта теория, то и сама она должна быть увлечена потоком самодвижения системного ансамбля. Она нашла бы свое подтверждение лишь в том случае, если бы была опровергнута и замещена в результате мутации другой. Или же она абсолютно истинна? Но как можно было бы тогда оправдать такое предположение? Почему эта теория должна быть единственным исключением в историческом процессе движения мысли, где всякая другая теория возникает лишь с тем, чтобы исчезнуть в свое время?

Вернемся к тем разделам, где были обсуждены основания этой теории. В 3-й главе мы установили, что чисто логическим путем можно прийти к выводу, что базисные предложения, теоремы (естественные законы) и аксиомы, фигурирующие в эмпирических теориях, должны опираться на априорные установления как на необходимое условие. Далее мы констатировали, что эти установления не могут иметь ни логического, ни трансцендентального, ни какого-либо иного основания, кроме исторического контекста, из которого они возникают. В 8-й главе - и к этому мы еще вернемся для более подробного рассмотрения - мы установили, что исторический контекст, когда он становится объектом научного анализа, может быть описан с помощью аксиоматически построенных теорий и поэтому предстает как системный ансамбль. Кроме того, в 8-й главе мы пришли еще к одному логическому заключению, что процессы экспликации и мутации, как они протекают в рамках какого-либо системного ансамбля, объясняются стремлением к гармонизации этого ансамбля. И как итог этого логического анализа, основанного на представлении об эмпирической теории как об аксиоматическом построении, мы получили вывод о том, что исторический процесс в качестве объекта научного исследования предстает перед нами как самодвижение системных ансамблей.

Примеры из истории науки, приведенные в предыдущих главах, являются лишь иллюстрациями, они не могут быть основаниями для исторической теории науки. Независимо от того, какой собственно историко-научной ценностью обладают эти примеры, они, как уже отмечалось в 4-й главе, могут иметь пропедевтическое значение.

Итак, историческая теория науки не является ни эмпирически, ни трансцендентально истинной; скорее можно заключить, что она истинна по логическим соображениям, подобным условным ("если..., то...") высказываниям. Коротко это можно сформулировать следующим образом: если наша теория является эмпирической, то, занимаясь историей, она явно или неявно рассматривает последнюю как процесс самодвижения системных ансамблей; как таковая, эта логическая истина не может быть отменена, следовательно, она не имеет исторического характера, а значит, нет и противоречия, отмеченного нами в начале этого раздела. Однако, с другой стороны, историческая обусловленность все же имеет место, ибо объект нашей теории - наука - не вечен и мог бы, например, исчезнуть в каком-либо отдаленном будущем. Ясно, что хотя теория продолжала бы оставаться верной, она, утратив всю свою актуальность, была бы уже никому не нужна.

Но если бы исчезла наука, уступив место какому-либо иному способу познания мира, такое событие также имело бы исторический характер; с точки зрения этого нового способа оно, однако, не могло бы описываться системно-исторически, то есть так, как это свойственно науке. В 15-й главе мы увидим, как может выглядеть история в мифической трактовке.

11.3. Еще несколько критических замечаний по поводу современных направлений в попперианской философии

В заключение - несколько дополнительных замечаний, касающихся критики попперовской философии.

Обратим внимание на два главных тезиса, выдвигаемых представителями философской группы из Лондонской школы экономики (ЛШЭ)[190]. Звучат они следующим образом: 1. Фальсификационизм - просто другое слово для "попперианства" - превосходит индуктивизм, поскольку опирается на дедуктивную логику и свободен от парадокса Гудмена (что это значит, мы увидим позже).

2. Факт, используемый при построении теории, не может служить подтверждением этой же теории.

Рассмотрим первый тезис. В его обоснование философы ЛШЭ выдвигают следующую аргументацию: настоящие научные выводы могут быть получены только одним из двух способов - либо проверяемые логические следствия выводятся из посылок, являющихся гипотезами; либо рассуждение начинается с проверяемых и фальсифицируемых следствий и движется к посылкам, из которых эти следствия могут быть получены дедуктивно.

Против этого можно возразить, что, как уже было показано, любое опровержение также опирается на особые посылки, например, на аксиомы частных теорий наблюдения. Но если эти посылки также являются гипотезами - а философы ЛШЭ это не отрицают, - то фальсификация также имеет чисто гипотетический характер. Гипотезы могут быть чисто произвольными, но тогда фальсификация практически бессмысленна; ученый может иметь определенные основания этих гипотез - но тогда никак нельзя уйти от индукции.

Например, прикладывая к измеряемому предмету линейку, вы предполагаете, что линейка не изменилась с тех пор, когда вы проделывали подобную процедуру в прошлом. Измерение имеет смысл, если вы опираетесь на свой или чей-то предшествующий опыт, то есть прибегаете к индукции. Но в чем же тогда ваше преимущество перед индуктивистом? Фальсификационист упрекает индуктивиста в том, что тот слепо верит в подтверждающий опыт, хотя этот опыт основывается на предположениях; но индуктивист парирует это тем, что фальсификация, на которую уповает попперианец, также зиждется на гипотезах, или, что еще хуже, что она практически бессмысленна.

Другой аргумент, которым пользуются философы ЛШЭ, чтобы доказать преимущество фальсификационизма перед индуктивизмом, состоит в том, что парадокс Гудмена относится только к индуктивизму. Этот парадокс заключается в следующем. Определим предикат "зеласный" так: X - зеласный, если и только если проверка в момент t показывает, что X - зеленый, а при отсутствии проверки в момент t, X - красный. Возьмем два высказывания: "Все изумруды зеленые" и "Все изумруды зеласные". Как это ни странно, но оба высказывания имеют одно и то же индуктивное подтверждение, поскольку всякое подтверждение первого высказывания будет подтверждать и второе.

Однако этот парадокс можно связать не только с индуктивизмом, но и с фальсификационизмом. Если мы в момент to, исследуя некий изумруд, обнаружили, что он не зеленый, то гипотеза "Все изумруды зеласные" фальсифицирована. Но если в момент to наша проверка дает результат "Этот изумруд зеленый", то опровержения не получилось, и согласно Попперу наша гипотеза получила подтверждение. Философы ЛШЭ явно не замечают, что парадокс Гудмена, по существу, относится не к проблеме индуктивизма, а связан совсем с другой проблемой: как настоящий закон отличить от псевдозакона. И этот парадокс ясно показывает, что совсем недостаточно, как это делает Поппер, определять закон как "высказывание, которое должно быть опровержимым". Хотя высказывание "Все изумруды зеласные" действительно может быть опровергнуто, но вряд ли кто-то всерьез будет утверждать, что это настоящий закон. Если следовать за логикой парадокса Гудмена, то она относится в равной мере и к индуктивизму, и к фальсификационизму.

Кроме того, безоговорочное отрицание индуктивизма несовместимо с кардинальным требованием попперианцев, упоминавшимся в 5-й главе, а именно: теория или научная программа лучше или прогрессивнее другой, конкурирующей с ней, теорией или научной программой, если она в большей степени подтверждается фактами. Это требование есть не что иное, как правило индукции. Согласно этому правилу считать, что некая программа более прогрессивна, перспективна и заслуживает большей поддержки, можно только на индуктивных основаниях, то есть если до сих пор эта программа доказала свою исключительную плодотворность. Наконец, последнее замечание. Критерий прогрессивных изменений, которым пользуются философы ЛШЭ, оказывается совершенно непригодным для понимания таких процессов, какие, например, связаны с полемикой Декарта и Гюйгенса (см. 9-ю главу). Мы уже убедились в том, что в основе таких процессов лежит вовсе не отношение теории к фактам; здесь, в первую очередь, важен нормативный критерий, позволяющий определить, чем должна быть научная теория. Переход от Декарта к Гюйгенсу - это переход от чисто рационалистической к эмпирической механике. Если воспользоваться этим примером, то можно сказать, что критерий попперианцев работает только в том случае, если эмпирическая механика уже создана и находится в распоряжении у исследователя. Философия Поппера не может объяснить те исключительно важные историко-научные процессы, в которых возникают метатеории и теории науки, в которых на первый план выходят проблемы, связанные со значимостью фактов для исследователя, которому прежде всего приходится решать, что является и что не является фактом.

Подведем итог. Прежде всего, попперианцы своим радикальным анти-индуктивизмом противоречат своему же собственному критерию научного прогресса. Сам этот критерий неясен, ибо неясно, что называть фактом. И этот критерий не пригоден для объяснения одной из важнейших форм прогресса в науке, заключающейся в переходе от одной метатеории к другой (как было показано в предыдущей главе, такой тип прогрессивных изменений может быть интерпретирован при помощи теории исторически обусловленных системных ансамблей).

Теперь коротко остановимся на втором тезисе философов ЛШЭ. В качестве примера они ссылаются на попытку улучшить теорию Ньютона, приведя ее в соответствие с данными о перигелии Меркурия, которые были правильно предсказаны общей теорией относительности. По их мнению, такая попытка должна быть отвергнута, поскольку улучшенная версия ньютонианской теории строилась так, чтобы объяснить уже известный факт - аномальность перигелия Меркурия. Что можно возразить против этого? Предположим, что когда-нибудь, в далеком будущем, когда история современной науки уже будет совсем забыта, кто-то откроет две книги: в одной будет изложена улучшенная ньютонианская теория, в другой - теория Эйнштейна. Нет сомнения, что этот читатель будет рассматривать обе теории как совершенно эквивалентные, поскольку они в равной мере соответствуют фактам. Это значит, что выражение "факт, используемый при построении теории" может вводить в заблуждение. По-видимому, в нем содержится нечто, напоминающее логический круг. На самом деле читатель, который предпочтет теорию относительности теории Ньютона, свое предпочтение основывал бы вовсе не на критерии "подтвержденность фактами", а на другом: историческом первенстве, поскольку именно Эйнштейну удалось правильно предсказать явление аномального перигелия Меркурия до того, как это оказалось возможным в рамках улучшенной теории Ньютона. Но такой аргумент не может быть признан достаточным, чтобы признать большую научную ценность одной из теорий: в конечном счете обе они согласуются с реальностью. В этом все дело. Как и когда было достигнуто это согласие, не имеет значения. И кроме того, можно спросить: имеют ли право те, кто подобно философам ЛШЭ веруют в абсолютную истину, утверждать, что одна теория, приспособленная к уже известным фактам, хуже или менее истинна, чем другая теория, только потому, что последней удалось сразу сделать то, на что первой потребовалось больше времени?

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18